— А то давай? — подначил Сашку Иван, добродушно усмехаясь. — Мне, может, тоже сегодня повоевать охота.

— Да не-е-е… — смущенно заулыбался Мирный, решив, что все можно свести к шутке.

— Ну, если захочешь, то через Катерину передай. Я тогда мигом.

Сказал свое слово. Поднял в небрежном приветствии руку и вернулся ко мне.

— Пойдем, провожу тебя. Уже поздно, а у вас в подъезде вечно лампочки разбиты.

Это точно. В нашем подъезде всегда темно. Наверное, потому что много молодежи живет. А еще всегда пахнет пьяницами и котами. Впрочем, запах пьяниц и котов неистребим не только у нас, но и во всех других подъездах, где мне довелось побывать. Я давно привыкла и к омерзительному зловонию, и к темноте. Ни капельки не боюсь. Но если хочет, пусть проводит. Даже приятно.

Иван открыл тяжелую дверь парадного и пропустил меня вперед. Я еще не дошла до квартир первого этажа, а он уже взялся за воспитание.

— Тебе сколько лет, Катерина Алексеевна?

Можно подумать, он не знает. Мы ведь с его сестрой ровесницы. Не забыл же он сколько лет Лидусе?! Я чувствовала какой-то подвох. Только какой? Угадать не смогла, поэтому дернула плечом и нахально ответила:

— Ну, четырнадцать скоро будет. И что?

— Такая большая, — язвительно заметил Иван. — Уже девушка. Почти невеста. Года через три женихи под дверью толпиться будут.

Понятно, он надо мной смеется. Что если его головой в живот боднуть? Нет, не получится. Во-первых, на лестнице темно. Недолго оступиться и ногу сломать. А, во-вторых, он пять минут назад решал мои проблемы, хоть его никто об этом не просил. Пришлось стиснуть зубы и постараться выслушать все, что он имеет сказать.

— Ты, как маленькая, любые вопросы кулаками решаешь. От Лидки то и дело слышно: «Катька тому глаз подбила, Катька этому по шее дала». Не надоело драться?

Я поднялась на один пролет выше. Развернулась и крикнула в темноту:

— А если они все время дразнятся? Или того хуже: пристают, руки распускают, в каждом темном углу зажать стараются? Мне что, тебя за собой на веревочке водить прикажешь?

— Кто руки распускает?

Иван в два прыжка преодолел лестничный марш и теперь стоял рядом со мной. Из окна на его лицо падал тусклый свет. И мне хорошо было видно, что ноздри его раздуваются, как у гончей.

— Не важно, — повела плечами как можно небрежней. — Я не ябеда. Сама справляюсь.

Я действительно давно никому не жаловалась. Вполне хватило той истории с Витькой Ремизовым. Меня тогда долго дразнили жалобщицей. Не слишком это приятно. Но сейчас от помощи Ивана я отказывалась по другой причине. Что будет с теми, с кем он решит разобраться? У него и так достаточно разборок. И пострадавших от его пудовых кулаков тоже предостаточно. Мой отец говорил, мол, по Ивану колония плачет. Кроме всего прочего, это не его проблемы, а мои. Но сказала я Ивану совсем иное:

— Вот ты меня учишь, а сам? Ты сам чуть не каждый день дерешься. У тебя сколько приводов в милицию?

Сколько у него приводов в милицию мне и так было отлично известно. От Лидуси. Иван крутил роман с Шурочкой Горячевой, а Шурочке все время казалось, что ее кто-то обижает. Один не так посмотрел, другой не то сказал, третий прохода не дает. Прохода ей действительно не давали. Она считалась самой красивой девочкой в школе. Пока не появилась в третьем подъезде Ольга Заварихина, похожая на прелестную итальяночку, хорошенькая, точно фарфоровая статуэтка. Горячевой это, правда, не мешало по-прежнему пудрить мозги Ивану. И тот ей верил. Кроме подвигов во славу прекрасной дамы, у Ивана хватало и других похождений. Он продолжал робингудствовать. Униженные и оскорбленные шли со своими обидами к нему. И он редко кому отказывал в помощи. Взрослые считали его отпетым хулиганом, молодежь уважала, как редко кого уважали. Меня, честно говоря, мало трогали его не слишком умные попытки отстоять справедливость. Кулаками никому ничего не докажешь, кулаки хороши лишь при обороне. Но потакание капризам Шурочки…

Лидуся постоянно пыталась обсуждать со мной личную жизнь Ивана.

— Уж лучше бы он гулял с Заваркой, чем с этой Горячкой, — кипятилась она. — Из-за Шурки Ванька постоянно в какие-то приключения попадает. Вот на той неделе мамулю опять в техникум вызывали. Три урока подряд прогулял. Они, видите ли, с Шурочкой в кино ходили. Ага! С утра. На детский сеанс, что ли?

Я, если правду говорить, не понимала Лидусю. По мне, что Горячева, что Заварихина — обе были хороши. Одна — воображала, другая — кривляка. Хрен редьки не слаще. Но как Лидуся не догадывается, что с ее братом многие наши девчонки побежали бы и на детский сеанс? Лишь бы пригласил. Я вот даже и мечтать о таком не смею.

— Сколько приводов? — проворчал тем временем Иван. — А сколько ни есть — все мои. Глупая ты, Катерина Алексеевна. Иди лучше домой.

И он, подмигнув, неожиданно чмокнул меня прямо в середину лба.

— Ну, вот, — обиделась я. — Додумался. В лоб поцеловал. В лоб только покойников целуют.

Повернулась, засопев, сделала два шага по лестнице. Выше подняться не успела.

— А тебя, значит, как живого человека поцеловать? — с интересом взглянул Иван и поймал меня за руку. — Тогда иди сюда!

— Ты что? — испугалась я.

— Ничего, — он несильно дернул меня к себе.

Такого я не ожидала. Потеряла равновесие, слетела вниз, налетела на него грудью и замерла в страхе. Ни дать, ни взять — кролик перед удавом. Хотела сказать, что целовать меня не надо никак. Но он уверенно обнял меня одной рукой за плечи, а другой взял за затылок. И я забыла о приготовленных словах.

— Ты что? — пролепетала испуганно, почти не дыша.

— Сейчас я покажу тебе, как живых людей целуют, — почему-то прошептал Иван и накрыл мои губы своим ртом. Первые несколько секунд от неожиданности ничего не понимала, ничего не чувствовала, а потом… Потом меня стало затягивать…