— Где ты была?

Закончился этот ад примерно через неделю. Закончился бойкотом. Родители перестали разговаривать со мной вообще. Чему, если честно признаться, оказалась страшно рада. Я мужественно перенесла все истерики и допросы. Упрямо сжимала губы и молчала. Ни одного слова в ответ не проронила. И вот теперь меня оставили в покое. Боже, как хорошо! Как замечательно чувствовать себя в полном одиночестве. Ходить, делать свои дела и думать, думать… Никто не лезет в душу. Ни перед кем не надо отчитываться в своих чувствах.

Вот здесь я ошибалась. Перед Лидусей отчитаться все же пришлось. И беседа эта получилась для меня не из легких.

Узнав, что мы с Иваном были близки, Лидуся обрадовалась. Даже по сохранившейся детской привычке в ладоши захлопала. Ее радовала перспектива породниться. Ее радовала отставка, полученная Шурочкой Горячевой. Ее радовало, что чувства Ивана оказались-таки взаимными. Они уж с тетей Машей и надеяться перестали. Вот это меня удивило. Разве тетя Маша в курсе? Лидуся развеселилась. А как же? Тетя Маша первая заметила. Давно еще. И рада была до небес. Я ей, видите ли, всегда была по душе. В отличие от Горячки. Да и Ванечка остепенится. А то глупостями занялся. Решил с завода уходить. Начал притаскивать домой запрещенную литературу. «Самиздат» называется. Друзья появились странные. Во-первых, намного старше его, образованней. Во-вторых, вроде эти друзья против законов идут. И называются не по-нашему — «диссиденты». Враги что ли? Страшно за брата. Да все молчат. И мать, и отец. Не смеют встревать, а то только скандалы получаются.

Я была удивлена. Не предполагала, что у нас в стране есть организованные диссиденты. Ну Сахаров, разумеется. Еще Солженицын. Но ведь они одиночки. Правозащитники, судя по всему, есть. Хоть тот же «Самиздат» взять. А вот организованные диссиденты? Не слыхала.

С «самиздатом» и я была неплохо знакома. В институте добрые люди просвещали. Удивилась, для чего Иван занимается подобными вещами. Зачем ему? Запрещенная литература плюс диссиденты. Он что, в тюрьму захотел? Под расстрел?

— Ты любишь его, — усмехнулась Лидуся. И еще раз повторила как бы самой себе:

— Любишь.

Я отвела глаза в сторону. Подумала немного. И согласилась. Но надежды Лидуси на пышную свадьбу с куклой на капоте машины и на тазик с традиционным салатом безжалостно развеяла в пух и прах. Иван жениться не думает.

Удивлению Лидуси не было предела.

— Спать с тобой хочет, а жениться — нет?

Я кивнула. Но не сказала ничего. Лидуся помолчала и повела логическую цепочку рассуждений дальше.

— А если залетишь?

— Твой брат недрогнувшей рукой отправит меня делать аборт.

— Что ты чепуху придумываешь?! Он тебя до смерти любит.

— Это не я придумываю. Это он так сказал.

— Он? — Лидуся расширила глаза и опять замолчала, теперь уже надолго. Ей трудно было поверить, что Иван мог сказать такое. А мне было трудно поверить, что Иван мог действительно любить меня.

Больше мы с Лидусей не обсуждали эту проблему. Но я без конца мысленно перемалывала все происшедшее. Если летом при встречах с Иваном жизнь сразу становилась для меня интересной и значительной, то сейчас она казалась надоевшей, ненужной. Я больше не избегала Ивана. Регулярно здоровалась с ним. Он каждый раз презрительно хмыкал. Да и вообще стал исчезать куда-то. Мы виделись все реже. Зато Широков окончательно приклеился. Ни на шаг не отходил. Раньше это частенько меня раздражало. Теперь стало безразлично. Широков? Ну, что ж. Пусть будет Широков. Какая разница?

Забывалась я в институте. Снова добросовестно взялась за учебу. Записалась на факультет общественных профессий, ходила на кустовые сборища КСП. Песни, которые пел тогда страшненький Славик, не давали мне покоя. Вот и училась петь, аккомпанируя себе на гитаре. Вообще, студенческая жизнь приучала на многие вещи смотреть проще. Большим знатоком отношений между мужчиной и женщиной слыла у нас Светка Николаева из второй группы. Вовка Соловьев говорил про нее:

— Николаева у нас могучий практик и великий теоретик.

Я слыхала, что у Светки была маленькая дочка. Слыхала, но не очень верила. Слишком часто ее привозили к институту и увозили оттуда разные мужчины на разных машинах, чаще иномарках. А ведь когда есть ребенок, тогда нет времени на «свободный полет». Впрочем, я могла и ошибаться. Что мне известно о жизни вообще и о Светкиной жизни в частности? Да ничего. Она модно и со вкусом одевалась, курила только импортные сигареты, всегда давала в долг столько, сколько просили, никогда не теребя должников. Деньги у нее не переводились. Еще она любила веселую компанию, любила выпить, предпочитая водку с томатным соком. Вот только училась от случая к случаю. Но ей везло. «Хвостов» у Светки почти не было. Стрекоза из басни Крылова. До наступления холодов, конечно. Такой она казалась. Мне всегда претили подобные «стрекозиные» натуры. А вот Николаева почему-то нравилась. Нравились ее доброжелательность, ее легкость в общении, ее умение «держать удар».

Николаева! — ругался при всех куратор курса Саша Пшеничкин, — Тебя отчислят за прогулы! Это я тебе точно обещаю!

Значит, планида у меня такая, Александр Васильевич, — легко, беззлобно отвечала Светка, широко раскрывая по-детски невинные серые глаза. Пшеничкин отворачивался от нее, безуспешно пытаясь спрятать улыбку. Окружающие тоже улыбались. Светка — сама непосредственность. И одновременно — сама искушенность. Ее не стеснялись, и потому к ней все ходили за советом. Дошла очередь и до меня.