— Я тебя и спрашивать не буду, чего ты хочешь. Это я раньше дураком был. Всю жизнь ходил у тебя на поводке. Хотела ты меня видеть — вот он, я, рядом. Не хотела — исчезал. Теперь довольно. Походи и ты в моей упряжке.

Мне бы поругаться с ним. Да слишком заразительно сиял серо-синий перламутр его глаз. Промолчала. Молчать было выгодно. Так проще скрыть неизвестно по какой причине возникшую и лавиной нараставшую радость. Позволила принести себе халат, помочь умыться. Позволила приготовить себе яичницу на сале, хотя терпеть ее не могла. Даже покормить себя в постели позволила.

Иван что-то делал все время. Готовил завтрак, мыл посуду, вытирал пыль, подметал, менял набойки на моих демисезонных туфлях, прибивал, привинчивал. И говорил, говорил… Без остановки. Всегда он был довольно скуп на слова. А тут такое словоизвержение! Нечаянно меня осенило: он боится замолчать, боится тишины между нами. Сама не знаю почему, пришла ему на выручку. Спросила сначала, пойдет ли он на работу? Нет, не пойдет. Взял неделю за свой счет по семейным обстоятельствам. Потом мне стало интересно, где он пропадал столько лет и чем занимался? Ну… где он только не был. Нефть добывал. Тайгу валил. Шоферил немного. Успел институт закончить.

— Вечернее отделение, правда. И не московский, — смущенно отвернулся Иван.

— И я вечернее заканчивала, — мне хотелось подбодрить Ивана.

— Ты училась, потому что тебе это нравилось. А я, потому что хотел доказать сам себе, что ничуть не хуже тебя.

Он хуже меня? Такое мне в голову никогда не приходило. И уж никогда бы не подумала, что Иван мог комплексовать. Всегда такой уверенный в себе, самодостаточный. Оказывается, комплексовал. Да еще как. Но это все в прошлом. Дурь уже вся вылетела. Сейчас он занимался компьютерами в одной частной фирме. Неплохо зарабатывал. Подумывал, а не начать ли собственное дело? В новые русские что ли захотел?

— Да, — вздохнула я, — интересная у тебя была жизнь.

— Интересная, — согласился он уныло. — Я ведь даже женат был.

Сказал и замолчал. Смотрел на меня встревоженно, словно ждал чего-то. Невидимая игла проколола мне сердце. Свет начал тускнеть. Медленно навалилось равнодушие. Иван не дождался моего вопроса. Стал рассказывать сам. Я слушала Ивана, пытаясь по скупому рассказу представить его семейную жизнь. Но волновало другое. Любил ли он ту женщину? Красивая ли она? Умная? Вдруг оказалось, что давно не слушаю его. Думаю о своем, стараясь восстановить душевное равновесие. А чего я хотела? Чтобы он весь век бобылем маялся и по мне вздыхал? Нельзя быть эгоисткой до такой степени. Постаралась взять себя в руки и прислушаться к тому, что излагал Иван. Уловила только последние фразы:

— Так и разошлись. Не смог я с ней жить. Не любил.

— А дети? — вырвалось у меня. — Дети у вас были?

— Ты что? — нахмурился Иван. — Совсем меня не слушала? Не было у нас детей. Детей хочешь от любимой женщины, а не так…

Радость хлынула на меня девятым валом. Затопила и понесла, понесла… Я чуть-чуть себя не выдала. С трудом удержалась. Нечего ему об этом знать.

— Ну, а ты? — Иван присел ко мне на диван, накрыл мою ладонь своей, тяжелой и горячей. — Как ты жила?

Как? Я задумалась.

С 81-го года посыпались похороны в Политбюро и в правительстве. Это время в народе так и называлось — «ППП» — «пятилетка пышных похорон». Нет, были, конечно, еще и Олимпиада, и Игры доброй воли, и Всемирный фестиваль молодежи. Но ни за праздниками, ни за перипетиями общественной и политической жизни в стране мне следить было некогда. У меня была своя, личная «ППП». Похороны правда не пышные, а совсем простые. И начались на год раньше.

Сначала умер мой дедушка.

Мы с Генашей до рождения Димки жили на Сретенке. Тяжеловато приходилось. Теснились вчетвером в шестнадцатиметровой комнате.

Дедуля болел. Часто у бедняги не хватало сил без посторонней помощи дойти до туалета. И ел он с трудом. Ложки, вилки, ножи казались ему чугунными. Он их постоянно ронял на пол. Кто-нибудь из нас молча подбирал прибор, протирал его чистой салфеткой и опять вкладывал дедушке в руку. Два раза в день приходила медсестра, делала уколы. После уколов дедуля долго лежал, не в силах подняться. Ему было трудней, чем нам. И все же он бодрился. Весело дожидался правнука или правнучки. Зато соседи по коммуналке смотрели косо. Потихоньку, но весьма изощренно трепали бабушке нервы. И тогда она сделала ход конем.

Никита собирался жениться и перебираться к жене. Мои родители оставались вдвоем. Бабушка предложила им родственный обмен. Тем более, что коммуналка на Сретенке скоро подлежала расселению. Не знаю, какие еще доводы приводила бабушка. Я при разговоре не присутствовала. Может, она чем-то надавила на них? Не знаю. Но факт остается фактом. Они согласились. И мы стали готовиться к переезду. Генаша бегал по коммунальным инстанциям: брал справки, оформлял документы. Ждали только свадьбу Никиты. Ждали все. Кроме меня. Я это событие воспринимала, как окончательную потерю брата. Невеста его мне нравилась. Даже очень. Никита несколько раз привозил ее к нам на Сретенку. И все-таки…