Он разговаривал с Мэрилин очень резко: «Слишком много Голливуда, в вас слишком много Голливуда». Он говорил с ней как с ничтожеством. «Уменьшите декольте, перестаньте вертеть задом — тогда и посмотрим». Она услышала в этих словах жестокое напоминание именно о том, что она ненавидела вспоминать: о ее дебютах в Голливуде, как будто она так и не выбилась из порнографических фильмов.

Назавтра она попросила своего бывшего любовника, Мильтона Грина, сфотографировать ее. В темной студии на Лексингтон-авеню он фотографировал ее, облитую «Дом Периньоном» и одетую в костюм балерины. Под вспышкой, в сломанном кресле, на фоне черной занавеси, она явилась танцовщицей без танца, печальной, раздвоенной, невинной и одновременно непристойной: она прижимала к груди подол разлетающейся белоснежной пачки, на губах ее была кроваво-красная помада, сочетающаяся с лаком на ногтях пальцев ног.

Лос-Анджелес оставался городом кино, с его психоаналитиками, охваченными лихорадкой студиями, зараженными страстью к кадрам. Когда Мэрилин приехала в Нью-Йорк, чтобы поселиться в нем, она совместно с Мильтоном Грином создала независимую продюсерскую компанию. Нью-Йорк стал для нее городом, где она искала смысл людей и явлений. Городом психоанализа. Она встретила там Ли Страсберга, который призвал ее «освободить свое подсознание». Она попросила Грина порекомендовать ей психотерапевта. Он посоветовал Маргарет Херц Хохенберг, психоаналитика венгерского происхождения, грузную, суровую женщину с седыми волосами, туго заплетенными в косы. Она училась медицине в Вене, Будапеште и Праге, затем незадолго до войны поселилась в Нью-Йорке. Маргарет уже лечила Грина и продолжала одновременно психоанализы его и Мэрилин, пока та не порвала с Грином и с ней самой в феврале 1957 года.

Кроме совета Страсберга, который считал, что каждый актер должен войти в контакт с истинами своего подсознания на кушетке психоаналитика, Мэрилин заставили попросить Хохенберг о психоанализе ее многочисленные проблемы: детские психические травмы, недостаток самоуважения, навязчивая потребность в одобрении окружающих, неспособность поддерживать дружеские или любовные связи, страх быть покинутой.

Мэрилин пунктуально являлась на пять сеансов в неделю в кабинет психоаналитика, два по утрам и три — во второй половине дня. Когда она выходила из кабинета, находящегося на Дёвяносто третьей Восточной улице, то предавалась своего рода ритуалу экзорцизма — останавливалась, подносила руку ко рту и кашляла до боли. Затем снова поднимала глаза, глядя на улицу, словно отбросив далеко внутрь себя — или, наоборот, прочь от себя — эмоции, которые психоанализ заставил проявиться. Мэрилин стала страстной сторонницей психоанализа. Однажды на пресс-конференции ее спросили, чего она стремится достичь с его помощью. Она ответила: «Не буду говорить об этом, скажу только, что верю во фрейдовскую интерпретацию. Надеюсь, что смогу когда-нибудь подробно отчитаться о чудесах, которые психиатры могут сотворить для вас».

По сценарию, которому предстояло повториться, к концу года Хохенберг стала больше чем терапевтом: она улаживала споры между своей пациенткой и ее парикмахером, накладывала вето на некоторые знакомства, консультировала насчет ролей. В те дни, когда Мэрилин не ходила к психоаналитику, она являлась в мастерскую Страсберга в «Студии Мэлин», а вечером приходила к своему преподавателю на частные уроки у него дома, на Восемьдесят шестой Западной улице. Страсберг, автор системы, которую он скромно называл «методом», хотел выявить то, что она оставила в своем прошлом. «Освободить все энергии, погребенные в течение прожитых лет» — такова была его манера выражаться. Мэрилин очаровали его рассказы о загадочной человеческой природе. Ли Страсберг и Маргарет Хохенберг решили объединиться, чтобы вместо темного, депрессивного фона развить в актрисе способность сохранять прочные дружеские и профессиональные связи. По их мнению, навязчивое желание всем нравиться на самом деле изолировало Мэрилин и мешало ей отрабатывать технику, которая позволила бы внести что-то новое в ее искусство. «У меня были преподаватели, — скажет она после этого двойного опыта, — люди, которыми я могла восхищаться, но не было никого, на кого бы я хотела быть похожей. Я всегда чувствовала, что меня не существует; единственная возможность быть для меня — это, наверное, быть кем-то другим. Поэтому я и захотела стать актрисой».

«Я пытаюсь стать актрисой, — сказала она во время одного из первых сеансов с Хохенберг. — Я стараюсь быть настоящей, но часто, несмотря на мои усилия, во мне словно открывается окно, в которое видна моя пустота. Я боюсь сойти с ума. Я стараюсь показать свои настоящие качества, но это слишком трудно. Иногда я думаю: все, что мне надо делать, — это быть искренней. Но это не приходит просто так, и мне кажется, что я фальшивка, и все, что я ни говорю, представляется ложью. Я хочу работать как можно лучше с той секунды, когда камера приходит в движение, до той секунды, когда она останавливается. В этот момент я хочу быть совершенством. Ли всегда говорит, что я должна исходить из самой себя. А я отвечаю: самой себя? Что это такое — я сама? Кто это? Я — это не так важно. Кем меня считают — Мэрилин Монро?»

Однажды в начале февраля 1956 года Мэрилин принесла психоаналитику большой конверт фотографий, сделанных Мильтоном Грином. Впоследствии их опубликовали под названием «Черный сеанс». Она позировала в черном белье и чулках, пьяная, с полузакрытыми глазами и грустной улыбкой на губах. Фотографии были пробами к готовящемуся фильму Джошуа Логана «Автобусная остановка».

Снимки были жестокими и безысходными. Мэрилин казалась побежденной, уставшей от секса, изнуренной той жаждой, которую не может утолить ни одно тело. И конечно же никакие слова. «Хотите посмотреть мои обзорные листы?» — спросила она Хохенберг. Бросив на фотографии испуганный взгляд, седеющая толстуха молча протянула их обратно.

Мэрилин не довольствовалась тем, что просто оплачивала сеансы, а тесно связала деньги с психоанализом. Вначале Хохенберг стала консультировать ее относительно финансовых дел. Затем, в феврале 1956 года, актриса составила завещание, оставив 20 000 долларов, что составляло, по ее оценкам, одну десятую часть ее имущества, доктору Маргарет Херц Хохенберг. Среди других наследников были Ли и Пола Страсберг (25 000 долларов), актерская студия (10 000 долларов); также выделялось достаточное количество средств на покрытие расходов по госпитализации Глэдис Бейкер до конца ее жизни (в пределах 25 000 долларов). Когда завещание было подписано, адвокат Мэрилин шутливо спросил ее, не добавит ли она пожелание относительно текста эпитафии. «Мэрилин Монро, блондинка», — ответила она, рассеянно чертя арабески затянутой в перчатку рукой.

Эта связь между словом, любовью и деньгами продолжится и в дальнейшем. В июле 1956 года именно Хохенберг вела переговоры с продюсерами фильма «Принц и танцовщица». В октябре Хохенберг отправится в Лондон за счет Мэрилин, чтобы поддержать ее во время съемок этого фильма, как в первый раз во время съемок фильма «Автобусная остановка».

Маргарет Хохенберг советовала Мэрилин вести дневник, чтобы записывать в него любые мысли. Мэрилин не последовала ее совету. Дважды она покупала красивые дневники с мраморными разводами на обложке, но страницы оставались пустыми. Ей никогда не хватало дисциплины и регулярности, чтобы что-либо записывать. Она стыдилась своего почерка, орфографии и пунктуации — говорила, что они жуткие. Кроме того, дневник слишком принуждал к постоянству. Зато она составляла списки трудных слов, которые выписывала из словарей, таких как абазия, абсурд, абсолют, аддикция, адюльтер, акроним, аллюзия, или же простых, но загадочных — холодный, родитель или Я. Также среди ее документов и предметов, которые следователи не унесли при первом обыске комнаты, в которой она умерла, были найдены листки бумаги. Их было немного. Большинство исчезло еще до прихода полиции, что, по мнению некоторых, подтверждало предположение об убийстве.