Шрифт:
Какое сильное проявленье такого магнетического тока мог осуществлять он сам, видно из следующего маленького события. В одном из глухих закоулков Бостона он случайно встретил уличного бродягу, которого знал когда-то невинным ребенком. Теперь это был взрослый юноша, искусившийся в пороке, он только что бежал из Канады от преследования полиции, и черты его лица, на котором была неотрицаемая печать греха, носили еще следы от недавней кровавой свалки в Нью-Йорке, где, как полагал он, он кого-то убил. Бродяга быстро рассказал все это Уольту Уитману, побужденный на полную откровенность именно добротой и полной чистотой Уольта Уитмана, той нежностью, которая, в силу своей тонкости, любит всех и все. Уитман дал ему, что мог, из своих денег. И, прощаясь, на мгновение он схватил своей рукою его шею и, наклонившись к этому ужасному, избитому, преждевременно старому лицу отверженца, он поцеловал его в щеку, и этот загнанный бродяга, быть может, впервые в своей жизни встретив такой солнечный знак любви и сострадания, поспешно удалился с рыданиями, глубоко потрясенный.
Человек с такою душой мог написать строки, носящие название К тебе.
Незнакомец, коль ты, проходя, повстречаешь меня И со мной говорить пожелаешь, Почему бы тебе не начать разговора со мной? Почему бы и мне не начать разговора с тобою?Каким тонким чувством успокоения и общечеловеческой близости веет от этих немногих слов. Уитман манием руки превращает сложный мир, где страшно и холодно, в большую, но уютную комнату, где глаза без страха глядят в глаза и рука невольным и легким жестом прикасается к другой руке, не чужой, но уже родной.
В этом смысле Уитман настоящий чаровник. В двух-трех словах он умеет дать нам известный импульс, устремить нашу душу в мечтанье и вызвать мгновенную картину.
Кто умел говорить так кратко?
О ком бы ни заговорил Уитман, он чувствует неразрывную с ним связь. Он говорит о первоздателях, которыми движется человеческая история. Он чувствует себя одним из этих избранных, он чувствует себя бойцом, затеявшим великую сложную битву.
Когда размышлял я в молчанье, К поэмам моим возвращаясь и думая, медля так долго, Призрак предстал предо мной недоверчивый с виду, Страшный в своей красоте, возрасте, власти, Гений певцов старых стран, Ко мне обращая глаза, подобные пламени, Своим указуя перстом на многие песни бессмертные, «Что поешь? – угрожающим голосом он мне сказал, Иль не знаешь, что есть лишь единственный замысел Для бардов, живущих вовек? Говорить о Войне, о превратностях битв, Совершенных готовить бойцов!» «Так да будет», – я молвил в ответ, О, надменная Тень, я ведь тоже войну воспеваю, И длиннее она, и величественней всех других. Начата она в книге моей, с переменной удачей, С наступлением, с бегством, с движеньем вперед, с отступленьем, С проволочкой в победе, с еще не решенной победой. (Хоть она достоверна, как кажется мне, или почти достоверна, Как я вижу, в конце концов!) Поле битвы есть мир, Не на жизнь, а на смерть эта битва, за Тело и вечную Душу, Вот явился и я, чтобы петь песню битв, И я прежде всего поощряю Смелых бойцов.Но вот он, чей дух такой боевой, слышит какую-то певицу, просто девушку или женщину, которая поет какую-то песню, и, полный отклика на все, он отдает ей свои приветственные слова.
Он весенний, он юный, он мальчик, задорный мальчишка с другим столь же юным мальчишкой, исполненным смеха Весны.
Мы двое мальчишек, друг к другу мы льнем, Друг друга не бросим и вместе идем, Направо, налево, на Юг и на Север; Мы сильны, и локти умеем расставить, И пальцы умеем сжимать. Оружие с нами, и нет с нами страха, Едим мы, и пьем мы, и спим мы, и любим, Один нам закон есть, закон тот – мы сами, Пловцы мы, солдаты, разбойники, воры, В тревоге все скряги, вся челядь, попы. Мы воздух вдыхаем, пьем светлую воду, Мы пляшем на дерне зеленом и взморье, Берем города, презираем покой, Хохочем, смеемся над сводом уставов, И слабость мы гоним, – что нужно, берем.Чувство единенья с людьми возрастает, и его мечта охватывает далекие пространства.
В это мгновенье, когда я один полон мысли и грусти, Кажется мне, что другие есть люди там, в странах других, Также как я, одинокие, полные грусти и мысли, Кажется мне, что гляжу я и ясно их вижу, Всюду, в Германии, Франции или Италии, Вижу в Испании, дальше, в Китае, в России, Речь их другая, и кажется мне, что, когда бы Мог я узнать их, я также бы к ним привязался, Как я привязан к живущим в краях мне родных, Знаю, мы были бы братьями, были б друзьями, Знаю, наверно я счастье бы с ними узнал.