Шрифт:
Первое из этих обстоятельств создало великолепную раму для картины, сценическую обстановку, роскошный театр. Второе вызвало к жизни артистов, продиктовало им слова, идущие прямо в сердце, научило их репликам, метким как удары шпаги, развернуло бесконечные панорамы умственных далей.
Люди играли жизнью и смертью, и потому в их поэтических речах постоянно встречаются слова жизнь, любовь, и смерть; и на зыби этих певучих и красивых слов, как по знаку волшебника, возникают неумирающие образы, мировые типы. Сервантес создает Дон Кихота и Санчо Пансу; Тирсо де Молина пишет лучшую испанскую драму El condenado рог desconfiado (Осужденный за недоверие), где обнажает бездны католической фантазии, в другой драме El burladorde Sevilla у Convidado de piedra (Севильский обольститель и Каменный гость) он создает первый тип Дон Жуана, по образу и подобию которого представители всех других народов создали свои типы Дон Жуана; Лопе де Вега пишет более тысячи драм, воссоздающих старую Испанию, и послуживших неоцененным источником творчества множества других поэтов; Кальдерон доводит до высочайшего совершенства Испанский Гений и создает драму La vida es sueno (Жизнь есть сон), по содержанию своему родственную с лучшими произведениями древней Индийской Мудрости; святая Тереза описывает внутренний замок, комнаты души, и ее блестящие, полные женской страстности, замыслы живут и сейчас, в ряду основных книг, составляющих оплот современной Теософии. В то же время на острове, который назван туманным, в строках исполненных иной, более суровой, своеобразной прелести, возникает такой же царственный мир звуков и образов. Поэт, равный Шекспиру, Кристофер Марло, создает первый тип Фауста, преобразив лубочную немецкую сказку в превосходную The tragical history of Doctor Faustus (Трагическая история Доктора Фауста); волею Эвонского Лебедя возникают неумирающие образы Гамлета, Макбета, Лира, Яго, и волшебника Бури, возникают, как белые купавы на зеркальной поверхности озера, женщины такие пленительные, что спустя века нежнейший Шелли, описывая «одну из немногих», составляющую «чудо земли», говорит: «Она была как одна из женщин Шекспира» (Юлиан и Маддало); могучий Вебстер в драме The White Devil (Белый Дьявол) создает тип демонической женщины. Витторию Коромбона, прекрасную и страшную, как исполненная чудовищной красоты Медуза, «женщину, окутанную, как свадебным нарядом, своими бедами и своим мщением»; Тэрнер пишет Трагедию Атеиста (The atheist's tragedy);Миддльтон вводит нас в мир колдовства(The Witch – Колдунья), в котором побывал и Шекспир прежде чем он узнал таинственных сестер, возвестивших Макбету о царстве; Бомонт и Флетчер вовлекают нас в мир сомнительных нравственных оттенков; Джон Форд подходит вплоть к тому, что есть в нашей душе змеиного, он разоблачает те душевные уклоны, на которые вступивши гибнешь, и в драме'Tis pity she's a whore (Как жалко, что развратница она!) с Эсхиловской силой изображает преступную любовь брата и сестры, любовь бессмертную и чарующую нас, несмотря на ее чудовищность, или вернее – в силу ее демонической чудовищности и преступной красоты.
От самого низкого до самого высокого, от самого простого до самого сложного, от самого земного до уходящего в бесконечность, то, что волнует человеческую душу и приближает ее то к зверям, то к богам, все было захвачено огромным зеркалом поэтического творчества Испании и Англии 16– 17-го века. И так как любой из великих поэтов той эпохи чувствовал себя торжествующим цветком, раскрывшимся для жизни, на словах, которые говорят все они, лежит общий отпечаток. Возьмем несколько отрывков, сопоставим их, произвольно, – мы тотчас же почувствуем интонацию и темп в речах этих воспламененных душ.
В цепях железных тесно сжал я Судьбы, И колесо верчу – своей рукой.Марло (Tamburlaine the Great, P. I, a. I, sc. 2)
О, будь что будет! Кто велит мне Терять моим вопросам счет? Хочу я, чтобы мне служили, А что приходит, пусть придет.Кальдерон (Жизнь есть сон, II; 3)
И вот теперь я властвую над миром, Над этим малым миром человека, Все страсти – сонмы подданных моих, И, если ты захочешь их терзать, Я прикажу; – они смеяться станут.Тэрнер (The atheist's tragedy. III; 4)
О, да, я малый мир, итак я говорю, Что раз, я царь себя, над миром я царю.Кальдерон (La gran Cenobia, I; 1)
Я могу быть замкнутым в ореховую скорлупу, и все же буду царем бесконечного пространства.
Шекспир (Гамлет, II; 2)
Так говорят эти поэты о своей личности и своей судьбе. Но, если судьба, как неизбежный и враждебный рок, встанет перед людьми, усвоившими такой язык? У них и тогда найдутся слова, звучащие смело. Когда в драме Марло Edward the Second (Эдвард Второй,I; 1) юный честолюбивый Мортимер, замыслив чрезмерное, видит перед собою казнь, он говорит:
О, низкая Судьба, теперь я вижу: Есть точка в колесе твоем, такая, Что, ежели к ней люди устремятся, Они стремглав обрушиться должны. Той точки я коснулся, и, увидев, Что более мне некуда всходить, Зачем скорбеть я стал бы о паденьи? Прощай, моя прекрасная царица; Не плачь о Мортимере, этот мир Он презрил, и, как путник, прочь уходит, Чтобы открыть неведомые страны.Когда в драме Кальдерона La devoction de la Cruz (Поклонение Кресту. II; 10) Эусебио, губящий жизнь свою во имя любви, ночью проникает в монастырь к влюбленной в него инокине Юлии, он восклицает:
Кто, воспарив, не мог никак С высот заветных не сорваться, Пусть воспарит и вниз падет: Вся боль паденья не уменьшит Миг созерцания высот.Когда героиня Вебстера, белый дьявол, Виттория обвинена в прелюбодеянии и в убиении своего мужа. –
Не как вдова является она, Но дышет вся презреньем и бесстыдством. –и на вопрос: «Как, это ваше траурное платье?» – холодно отвечает:
Когда б я смерть предвидела его. Тогда б себе я заказала траур.Стоя лицом к лицу с своим убийцей, она говорит:
Желанной будь, своей скажу я смерти, Как говорят цари послам великим, На полдороге встречу твой кинжал.И когда он ее ударяет, она, уносящая с собой еще нерожденную новую жизнь, восклицает с царственным презреньем:
Удар, достойный истого мужчины: Ударь еще, ты умертвишь ребенка, И навсегда ты будешь знаменит.(The White Devil, в конце)
Как говорят эти поэты о любви? Самые ничтожные люди, когда они полюбят, могут быть красноречивыми, и произносят вечные слова. У страстных вулканических поэтов, которых мы теперь слушаем, слова любви отличаются особенною силой, и замыслы любовного хотенья не останавливаются ни перед чем. Как говорит Шекспировская Клеопатра, «Вечность была в наших губах и глазах» (Антоний и Клеопатра, I; 3).
Возьмем четыре любовные сцены, из Марло, из Кальдерона, из Джона Форда, и Тирсо де Молины.