Вскоре наладились общие встречи и чтения при ближайшем участии Жуковского, весьма благоволившего к Гоголю. Пушкин внимательно всматривался в болезненного, застенчивого, невзрачного провинциала «с неуловимыми оттенками насмешливости и комизма, дрожавшими в его голосе (по свидетельству Сологуба) и быстро перебегавшими по его оригинальному остроносому лицу в то время, как серые маленькие глаза его добродушно улыбались и он встряхивал падавшими ему на лоб волосами».

Украинские повести пасичника Рудого Панька уже были сданы в набор. Вскоре (в августе 1831 г.) Пушкин писал о них: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность. Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился». Следует известный рассказ о том, как «наборщики помирали со смеху», набирая «Вечера».

Уединенная творческая жизнь Пушкина продолжалась недолго. При дворе сразу обратили внимание на пребывание в Царском Селе знаменитого поэта с красавицей-женой. Легендарная красота Натальи Гончаровой стала рано известна Николаю I. Ей было всего восемнадцать лет, когда Бенкендорф назидательно писал Пушкину по поводу извещения о его предстоящей женитьбе, что царь придает особое значение будущему счастью «такой милой и интересной женщины, как m-elle Гончарова».

Вскоре происходит официальное сближение. После нескольких встреч с «высочайшими особами» в парке, Наталья Николаевна, по свидетельству Ольги Сергеевны Павлищевой, «была представлена императрице, которая от нее в восхищении». Это впечатление Александры Федоровны вполне разделялось и ее супругом.

Летом 1831 года происходит и новое привлечение Пушкина к государственной службе. В глазах Николая I «неслужащий дворянин» представлялся безобразным отклонением от общего правила. «Сочинительство» Пушкина не освобождало его, по мнению царя, от почетного долга всех представителей высшего слоя участвовать в правительственной деятельности. В духе этого принципа и, может быть, получив соответственное указание, Пушкин в июле 1831 года обращается к Бенкендорфу с официальным заявлением, что ему давно уже «тягостно бездействие». Предлагая заняться редактированием «Политического и литературного журнала», Пушкин заключает: «Более соответствовало бы моим занятиям и склонностям дозволение заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках». Поэт выражает тут же свое «давнишнее желание написать историю Петра Великого».

Предложение о журнале было отклонено, но разрешение изучать государственные документы для написания истории Петра I было дано Пушкину вместе с зачислением его в министерство иностранных дел, при котором находился государственный архив. Таким образом, после семилетнего перерыва начальником Пушкина снова становится Нессельроде.

В середине лета наметился перелом в ходе польской войны. Назначенный на пост Дибича завоеватель Арзрума Паскевич довершает подготовленное его предшественником взятие Варшавы. Отступление польской армии вызывает в европейской прессе новый взрыв угроз по адресу России.

Беранже выпускает брошюру, посвященную президенту польского комитета Лафайету, с двумя политическими стихотворениями: «Понятовский» и «Скорее на помощь!» Казимир де-ла-Винь печатает «Варшавянку», в которой прославляет поляков, вспоминает Кремль, говорит о пространствах «От Альп до Табора, от Эбра до Понта Эвксинского». Некоторые из этих образов и формул находят полемический отзвук в стихотворном ответе Пушкина «Клеветникам России», написанном 2 августа 1831 года Здесь широко развернута мысль, выраженная незадолго перед тем в письме Пушкина к Вяземскому: «Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским». Текст знаменитого стихотворения свидетельствует, что оно направлено не против отважно сражавшихся поляков, а против политиков и публицистов Франции. Главный аргумент поэта — поражение Франции в 1812 году, «пылающая Москва», мертвецы великой армии «в снегах России».

На другой день Пушкин писал Вяземскому: «Кажется, дело польское кончается — я все еще боюсь: генеральная баталия, как говорил Петр I, дело зело опасное».

Развязка действительно приближалась. 4 сентября внук знаменитого Суворова прибыл в Царское Село курьером от Паскевича с известием о падении Варшавы; оно произошло 26 августа, в день Бородинского сражения. Это означало конец войны. В стихотворении «Бородинская годовщина» Пушкин снова вспоминает старинный исторический спор:

В своих откликах на польские события 1831 года Пушкин разделяет основную точку зрения Погодина и Жуковского, занимавших консервативную позицию. Ей не сочувствовали другие представители русской мысли того времени, в частности такие друзья Пушкина, как Вяземский и Александр Тургенев. Но следует отметить, что и Пушкин в своей стихотворной публицистике 1831 года не выражает ненависти к польскому народу и даже особо отмечает в своих строфах, что падший в борьбе не услышит о г него «песни обиды». Вспоминалось ли поэту замечательное обращение к нему Олизара («Не издевайся над побежденными судьбою, — Потому что потомство перечеркнет такие стихи…»), верное ли чувство историзма удержало в нужных границах, но так называемая «анти-польская трилогия» Пушкина не носит следов его вражды к Польше, как нации. Первое стихотворение («Перед гробницею…») почетно свидетельствует о трудности борьбы с таким противником, как Польша; второе и третье обращены против парламентских деятелей французской буржуазной монархии («мутители палат…»). Нелоколебленным остается и его дружеское преклонение перед гением Мицкевича, к которому он обратит в 1832 году строки, полные глубокого уважения. Ответ польского поэта до Пушкина уже не дошел: он прозвучал в замечательной некрологической статье Мицкевича, появившейся весной 1837 года и подписанной «Друг Пушкина». Так сбылось предсказание 1824 года из послания к Олизару:

В октябре Пушкины переехали в Петербург и поселились на Галерной улице. Начался новый период в жизни Пушкина, который, осложняя понемногу его взаимоотношения с окружающим миром, его планы спокойной жизненной обстановки и творческой работы, неуклонно вел к катастрофе. Но первые годы семейной жизни, несмотря на ряд забот и трудностей, не были лишены для Пушкина личных радостей и углубленного систематического труда.