— Почему? — спросила Маша, которая сгружала с подводы толстую сосну.

— Он жил на пути с Запада на Восток, по которому не раз совершались нападения на Россию. И он создал своего Сусанина, чтобы мы вечно помнили об этом и… — и, подняв над головой лопату, как оружие, пропел: — «По-о-ослед-ня-а-я заря… Наста-ааа-ло-о вре-емя ммое…»

Академик пропел эту фразу жиденьким тенорком, и, хотя его слабенький, дрожащий от волнения голос мог вызвать только улыбку, никто не улыбнулся, и лишь сильней застучали лопаты, скрежеща о камни.

Колхозники подвозили на лошадях огромные сосновые бревна и укладывали их сплошным накатом над блиндажами, потом поперек настилали второй ряд, третий, четвертый, а сверху засыпали землей и покрывали дерном.

— Так, так, — одобрительно приговаривал генерал Дегтярев, осматривая блиндажи. — Глубже, глубже зарывайтесь, товарищи, в смоленскую землю! В ней ваша жизнь… Был такой, говорят, герой в древности, Антей. Силен он был только тогда, когда стоял на земле. И враг старался оторвать его от земли, приподнять, чтобы он не мог прикоснуться ногами к земле и чтобы из него ушла его могучая сила… Так и наша сила в земле, товарищи!

Генерал помнил, что он имеет дело с людьми учеными, и старался не ударить лицом в грязь. И хотя эти ученые люди были плохо обучены и уступали во всем рядовым бойцам кадровых частей, сражавшихся рядом с ополченцами, генерал считал, что ему оказали большую честь, доверив командование дивизией народного ополчения. И всякий раз, когда на совещании в штабе армии заходила речь об ополченцах и он видел ироническую усмешку на лице какого-нибудь генерала, командовавшего кадровой частью, Михаил Андреевич чувствовал себя оскорбленным и пускал в такого генерала ядовитые стрелы:

— Посмотрим, как вы, кадровые, покажете себя. А моя интеллигенция не подкачает.

У него был лишь опыт гражданской войны, и он успел прослушать только кратковременные курсы при Академии генерального штаба, а было уже много генералов, окончивших академию. Он понимал, что его время прошло, но в душе он считал себя еще достаточно сильным, чтобы потягаться с некоторыми «академиками», и с гордостью носил орден Красного Знамени, полученный за штурм Перекопа.

Не надеясь на то, что ему дадут технику, Михаил Андреевич стал воевать по-своему. «Земля, — сказал он себе и всем окружающим, — вот наше самое главное оружие!»

Он с детства привык любить и уважать землю за ее великую и добрую силу. С пяти лет он уже помогал отцу скородить поле. Андрей Тихонович сажал его верхом на лошадь, и Миша разъезжал по пашне, поднимая столбом пыль, — это было его самое любимое дело. Позже, когда ему пришлось рыть могилу для дяди на том месте, где когда-то похоронен был дед, Михаил Андреевич не нашел ничего, кроме обыкновенной глины, в которую превратился дед. С тех пор Михаил Андреевич уверовал, что земля есть начало и конец всего, что существует. И когда потом он узнал, что мир состоит из материи, она всегда представлялась ему в виде красноватой смоленской глины.

И подобно тому, как в детстве он, за отсутствием лекарств, присыпал свои раны землей, так и теперь он, за отсутствием танков и самолетов, всю надежду возлагал на спасительную силу земли. Потери от бомбежек резко уменьшились, и люди повеселели.

— Вот то-то и оно — земля! — торжествующе говорил генерал, проходя по траншеям.

Ополченцы прозвали Дегтярева «генерал Земля», и он, зная об этом, не обижался, а только усмехался в свои густые седые усы.

И немцы, занявшие Шемякино, узнали, что против них стоит дивизия какого-то генерала Земля. Об этом им сказал Тимофей, которого подвергли жестокому допросу. Тимофей сказал, что этого «Земляного генерала» он сам видел, что наружность у него свирепая, а ума он великого, и еще в гражданскую войну барона немца Врангеля утопил в Черном море, что его прислал сюда сам Сталин. И солдат ему дали не простых, а с высоким образованием, и каждый из них стоит десяти немцев, что и он, Тимофей, тоже солдат этой дивизии, но самый последний солдат.

Тимофей не лгал, он искренне верил в это и гордился тем, что он — солдат необыкновенной дивизии, где сплошь ученые. С того памятного разговора у костра, на весеннем разливе, когда Тимофей узнал, что в каждом человеке есть великая сила, называемая талантом, в нем началась непривычная, трудная работа мысли.

«Вот диво! — рассуждал он сам с собой. — В чем же мой талант? — Но сколько ни думал, не обнаружил в себе никаких признаков этой благостной силы. Как-то, высекая из кремня искру, чтобы закурить, Тимофей подумал: — Может, и меня надо ударить железом, чтобы из меня искра вышла?»

И вот его «ударило»: немцы пытали его три дня, подвергая всем тем изощренным мучениям, какие мог придумать только фашизм: его жгли раскаленным железом, сдирали кожу, загоняли иглы под ногти… Но Тимофей не плакал, не стонал, не просил о пощаде и лишь громко насмешливо кричал:

— Не взяло ваше! Не взяло!

Тимофея повесили. На казнь немцы согнали всех шемякинцев. Перед тем как затянуть петлю, Тимофея фотографировали, а он кричал:

— Гитлеру мой портрет покажите! Пущай знает, какой есть человек Тимофей Дегтярев!