– Это не ребенок писал, – перебила меня Валерия Сергеевна, – а взрослый человек. Через четыре дома от нас находится красное кирпичное здание, на тюрьму похожее. Видели?

– Не обращала внимания, – ответила я.

– Охо-хоюшки, – вздохнула бабушка. – Это интернат для тех, кто сам себя обслужить не может. Иду иногда мимо и думаю: «Пенсия у тебя, Лера, копеечная, на почте платят слезы, зато избушка своя, курочки-кот-собака есть, в любимой постели сплю, Смолякову себе новую покупаю, телик гляжу, когда хочу, на своих ногах хожу и с головой пока дружу. А некоторые смолоду убогие, вот где беда, ничего-то хорошего у них нет».

– Думаете, автор пожилой человек, вынужденный находиться на гособеспечении? – уточнила я. – Но он обращается к матери, просит его домой забрать.

Валерия Сергеевна покрутила пальцем у виска.

– Если в мозгу каша, то разумных слов ждать не приходится. И там молодые есть, не все старики. Кое-кого за ворота погулять выпускают, даунов, например. Их в интернате несколько. Милые такие – улыбаются, здороваются, на детей похожи. Иногда сюда заглядывают, я их ирисками угощаю. Они немного соображают, на уровне первоклассников, не больше. Наверное, кто-то из них письмо и нацарапал. И где только конверт с маркой взял?

– Хорошие в заведении порядки, если умственно отсталого человека одного на улицу отпускают! – возмутилась я.

– Раньше в приюте Алла Геннадьевна в начальницах ходила, – вздохнула бабуля, – при ней порядок был, несчастные инвалиды ели досыта, воспитатели их гулять водили. Моя соседка Люба там медсестрой служила. Оклад крохотный, но у некоторых бедолаг родственники есть, они персоналу приплачивали, и на кухне всегда бесплатно кормили. Год назад в доме престарелых администрация поменялась, теперь Кирилл Андреевич правит. Не помню точно, когда он на царство сел, а вот как тогда он выглядел, не забыла. Приехал на машине-раздолбайке, в куртке обдергайке, ботинках дерьмодавах, сам – тощий дрыщ. А сейчас закабанел, полушубок из нерпы нацепил, в Селезневке трехэтажный кирпичный особняк купил. Ну и где он средства взял? К гадалке не ходи – у инвалидов спер. Люба моя из дома престарелых через месяц после смены руководства удрала. Такое рассказывала! Кормят теперь несчастных гнильем, постельное белье рваное, набрали новых санитаров с медсестрами, а те руки распускают. Порядочные-то люди, вроде Любы, сбежали.

– Неужели никто не жалуется на отвратительное обращение? – удивилась я.

Валерия Сергеевна склонила голову.

– В доме живут больные люди, которых родные под опеку государства сдали, или сироты одинокие, бесправные. Интернат государственный, а у нас только кричат о почете и уважении для тех, кто болен или стар, на самом деле считают таких людей мусором. Знаете, какая у меня пенсия? Ее только на коммуналку и другие счета хватает. Я, когда свои копейки получаю, думаю: это намек тебе, Лера, что зажилась на этом свете, пора на тот. Отдала государству свою молодость, здоровье, пахала без малого сорок пять лет на заводе в три смены, а теперь топай на кладбище поживей, не мешайся под ногами.

– Несчастный человек отправил письмо в «Крот», наверное, у него там мать живет, – пробормотала я. – Вот уж странность!

– Что странного? – не поняла старушка.

– Люди в поселке не бедные, неужели они родственника в приличное место устроить не могли?

Валерия Сергеевна поежилась.

– Если ты обеспечен, то хороший человек, да? А бедный – мерзавец?

– Никогда так не думала, – возразила я.

– Тогда чему изумляетесь? – хмыкнула собеседница. – Среди богатых полно негодяев. Ведь как в жизни бывает? Вышла женщина второй раз замуж за деньги, а больного ребенка от первого брака в дом призрения сдала, новому супругу ничего о дауне не сообщила. Или, допустим, мать свою убогую сховала подальше от глаз зятя. Сплошь и рядом такое случается. И бедные так поступают, и те, что на золоте едят. Вы шум не поднимайте, не ходите в интернат. Если волну погоните, только хуже беднягам сделаете. Дойдет до директора интерната, что кто-то из его подопечных на тяжелую жизнь жалуется, он всему контингенту разгром немцев под Москвой устроит. Думаете, если разборку затеете, бедолагу домой заберут? Нетушки! Раз в интернат загнали, жить несчастному там до смерти.

Тамара Федоровна Николаева жила недалеко от «Крота», я добралась до ее добротного кирпичного дома за пятнадцать минут. Железная калитка оказалась не заперта, я прошла по узкой тропинке, утопавшей в сугробах, поднялась на крыльцо и постучала в дверь. Раздалось тихое пощелкивание, створка медленно отворилась, послышался звонкий молодой голос:

– Уже вернулась? Больно быстро за покупками смоталась. Опять ключи забыла? О! Вы к кому?

Я посмотрела на стоявшую в прихожей стройную даму лет шестидесяти пяти, одетую в элегантное темно-фиолетовое шерстяное платье, на жемчужные бусы и серьги, украшавшие незнакомку, на ее красиво уложенные волосы и улыбнулась:

– Здравствуйте, меня зовут Евлампия Романова.

– Очень приятно, – ответила дама и выжидательно уставилась на меня.

В моем кармане яростно затрезвонил мобильный. Я вытащила трубку и нажала на экран.

– Есть интересная информация по твоему запросу, – начал Костин.

– Сбрось эсэмэску, я сейчас не могу говорить, – бормотнула я и посмотрела на женщину. – Извините, с работы беспокоят.

– Сотовый – это благо цивилизации, но я, имея его в сумке, ощущаю себя козой на привязи, всегда ведь могут дернуть, – улыбнулась пенсионерка. – Кого-то ищете?

– Да, Тамару Федоровну Николаеву, – сказала я. – Пыталась дозвониться до нее, но старушка не берет трубку. Вы, наверное, ее родственница?

– Можно и так сказать, – кивнула женщина.

– Компаньонка? – предположила я.

– Нет.

– Домработница?

– Нет. Что вы хотите?

– Очень нужно побеседовать с Николаевой. Если, конечно, она способна поддерживать диалог, – ляпнула я.

На лицо дамы наползла тень.

– А почему Тамара не должна поддерживать диалог?