— У меня путь одиночки, я всегда это знала. Я всегда думала, что это так. Трудно найти близких тебе по духу людей, кто бы разделял твой взгляд на мир и дышал с тобой одним воздухом. Я с детства сама по себе. Сочиняла стихи, потом музыку, потом стала петь. Даже те, кто сейчас в моей группе аккомпанирует мне, не смотря на схожесть нашего общего дела, не близки мне. Даже не друзья. Состав группы так часто менялся… Родителей я люблю, но они люди совершенно другого склада. Подруги и друзья из певческой среды есть, но они больше так называются, чем соответствуют этому. Мы все одиночки. Мужчины у меня тоже были, но всем, как выясняется, нужно что-то своё, абсолютно не то, что нужно мне. А этот мальчик… его стихи. Он из моего мира. Мы дышим с ним одним воздухом. Я знаю это. Мы с одной планеты. Мы родственные души.

Она, остановившись, повернулась ко мне и положила руку на моё плечо:

— Найди его. Даже если его нет в живых, я хочу пойти на его могилу и поцеловать землю в благодарность за то, что хоть на несколько секунд я была с ним рядом. Почти рядом, и за то, что он подарил мне эти стихи. Даже если его нет в живых, мне уже будет хорошо от того, что этот человек, моя родственная душа, существовал и знал меня. Я не одинока. Я уже никогда не буду одинока.

— Не надо так говорить, — я поёжилась, — не надо говорить так, будто ты уже уверена в его смерти.

— Я тебя прошу. Тебя лично — найди его.

— Почему меня?

Эвелина задумалась.

— Не знаю. Ты художник. Ты творческий человек, и должна понять меня лучше, чем другие в твоём агентстве. Нам, с нашим непростым внутренним миром, трудно найти того, с кем по пути во всём. У тебя есть такой человек?

Я засомневалась, конечно, на счёт своего непростого внутреннего мира, но с последним согласилась и ответила.

— Есть. Но… по связующей ниточке ищет наш Сыщик Нил, и у него тоже есть своя родственная душа, которую нелегко было встретить и не разлучаться. Тебе не нужно просить меня лично, ему ты тоже можешь довериться.

— А я прошу тебя, — тихо, но настойчиво повторила девушка. — Очень прошу.

Отчего-то я вспомнила Виолу с её куколкой, и то, как она взяла с меня обещание найти её. И я сказала:

— Обещаю.

— Я приду к вам ещё, через два дня.

И Эвелина ушла в ночь.

С утра я поехала в основное здание университета сдать все свои отчёты, журналы и с чистой душой уйти в отпуск. Потом поехала в мастерскую, чтобы порисовать подарок. Работы было ещё много, а оставалось всего семь дней до нашей годовщины. Я не предупредила Триса, что могу задержаться, но чувствовала по тому, как пошла работа, что не могу заставить себя уйти в двенадцать. Да, я была измотана уже несколько дней, мучалась от постоянного недосыпа, от сбоя внутренних часов, но мне так хотелось дорисовать вовремя, что я работала наполовину на отчаянном вдохновении и наполовину на вдохновенном отчаянии. В час я всё же ушла, заперев мастерскую.

К трём часам на ужин у меня был готов овощной суп, и Трис вовремя вернулся с работы, чтобы попробовать его горячим. Я заметила, что он тоже был не самым бодрым. У него был серый цвет лица, будто он давно не дышал кислородом, и усталые жесты. Вчера в мастерскую он и то пришёл более жизнерадостным.

— Что-то случилось?

Он равнодушно покачал головой, съел всю тарелку, выпил едва ли не залпом горячий чай, и сказал:

— Если я сегодня не высплюсь, то на работе наделаю косяков.

Помыл посуду и ушёл, сказав "спокойной ночи", а всё ещё сидела над своим супом, который получился таким безвкусным и пресным, что даже Тристан своим зрелищным аппетитом не помог мне одолеть порцию. Я отодвинула тарелку в сторону, не стала пить чая и тоже решила идти спать.

Мне казалось, что как только я лягу, то сразу отключусь. Голова гудела, а в глазах, когда я их закрывала, стояли точки, — сотни точек разной плотности и жирности. Они сливались в пятна, создававшие рисунок, и я думала, что как раз эти псевдогаллюцинации провалят меня в бредовый сон. Но будильник тикал, а я ворочалась и злилась, что именно эти какие-то мелкие звуки не дают мне заснуть. Шумела ещё и улица, и из-за плотных штор всё-таки просачивался свет. И голуби ворковали на крыше слишком отчётливо, и кресло бугристое, и под покрывалом слишком зябко не смотря на лето.

Мозг был настолько переутомлён и лихорадочно возбуждён, что я безнадёжно открыла свои болезненные глаза и уставилась в потолок. Потом я услышала, как из своей комнаты вышел Трис. Прислушавшись ещё, я различила его шаги на кухню, потом лёгкую возню в прихожей и аккуратное, медленное, без лишнего шума открывание двери. Тристан куда-то сбегал среди ночи. Посмотрев на свой будильник, убедилась ещё точнее — шесть вечера. Видимо, у него тоже бессонница.

Вздохнув, я встала, снова переоделась из своей спальной футболки и шорт в летние штаны и рубашку и босая, как больше свойственно Трису, ушла на кухню сидеть в своей нише окна. Через пятнадцать минут замок снова тихонечко щёлкнул и через несколько мгновений сам Тристан появился в кухонном проёме с большим пакетом в руках.

— Не спится? — и хмуро, и весело спросила я, давая понять, что мы оба собратья по несчастью в этом вопросе.

— Я твоим супом не наелся, — ответил он, и поставил пакет на стол, — мысли о еде не давали мне спать, я решил сходить в магазин.

Особого голода я не чувствовала, но вылезла из своего закутка и стала помогать выкладывать продукты. Буженина, помидоры, зелень, свежий белый хлеб, — всё пахло действительно неплохо.

— Бутерброды будешь?

— Буду!

— Тогда свари какао и растопи шоколад, — и Трис дал мне в руки пакет молока и шоколадку.