И как-то в другой раз фра Микеле ей сказал: «Сходи за вином». Жена, которая едва могла ходить, взяла кувшин и с трудом, как могла, пошла за вином. Когда она стояла на верху лестницы, фра Микеле сзади дал ей тумака, говоря:

— А ну-ка, живей, — и сбросил ее вниз по лестнице, прибавив:

— Ты воображаешь, что я Уголино Кастроне, которому, когда он говорил: «Сходи за вином», ты отвечала: «Сам сходи!»

И так этой самой донне Дзоанне, ошпаренной, бледной и избитой, пришлось делать то, чего она не хотела делать, когда была здоровой.

Далее случилось, что в один прекрасный день фра Микеле Порчелли запер в доме все двери, чтобы справить с женой восьмерицу [44] ; она же, заметив это, вылезла через верхнее окно на крышу и пустилась в бегство с одной крыши да другую, пока наконец не добралась до одной из соседок, которая, пожалев ее, спрятала у себя дома. А затем, когда кое-кто из соседей и соседок стали приходить и просить фра Микеле, чтобы он обратно взял к себе жену и жил бы с ней, как полагается, он отвечал, чтобы она возвращалась так же, как ушла, и, если она ушла по крыше, пусть возвращается по крыше, а не каким-либо иным путем, а если она этого не сделает, пусть не надеется когда-либо вернуться в свой дом.

Соседи, зная, кто такой фра Микеле, сделали так, что жена, как кошка, по крышам вернулась на расправу. Когда она оказалась дома, фра Микеле стал снова бить по ней, как в бубен. Обессиленная и измученная, она говорит мужу:

— Прошу тебя, прикончи меня, чем так мучить меня изо дня в день неизвестно за что.

Фра Микеле говорит:

— Раз ты все еще не знаешь, почему я это делаю, я, так и быть, скажу тебе. Ты ведь хорошо помнишь, как я однажды вечером приехал на постоялый двор в Тосиньяно, когда ты была женой Уголино Кастроне, и помнишь, как он тебе сказал пойти нарвать для меня салату, а ты ответила: «Сам пойди!» — и с этими словами он дает ей здоровенную затрещину и продолжает: — А когда он сказал: «Сходи за таким-то вином», ты сказала: «Не хочу идти!» — Это сопровождалось второй затрещиной. — Тогда я от всего этого так осерчал, что стал молить господа послать смерть Уголино Кастроне и той жене, которая у меня тогда была, с тем чтобы мне на тебе жениться. Милостиво вняв моим молитвам, он привел их в исполнение и соблаговолил сделать тебя моей женой, чтобы то наказание, которое ты не получила от своего Кастроне, ты получила от меня. Таким образом, все, что я делал с тобой вплоть до сегодняшнего дня, делалось, чтобы наказать тебя за все твои проступки и твое дурное поведение, когда ты была его женой. Теперь подумай сама: раз ты впредь будешь моей женой, что я буду делать, если ты будешь упорствовать в своем поведении? Ясно, что все, что я делал до сих пор, покажется тебе раем. Итак, отныне все дело в тебе: за тобой доказательства, а за мной, если понадобится, дубинка или кнут.

Жена говорит:

— Супруг мой, если я в прошлом и совершила что-либо неподобающее, ты мне за это хорошо отплатил. Да поможет мне господь поступать впредь так, чтобы я могла тебя ублажить, и я приложу к тому все свои усилия, и господь мне поможет.

Фра Микеле сказал:

— Матушка Дубинка тебе все разъяснила. Хватит с тебя.

И эта достойная женщина целиком переменила свой нрав, словно переродилась. И фра Микеле больше уже не приходилось орудовать не только что дубинкой, но даже и языком, ибо она предупреждала малейшее его желание и не ходила, а летала по дому и сделалась примерной женой.

Что касается меня, то я, как уже говорилось, полагаю, что от мужей почти что целиком зависит делать жен хорошими или дурными. Да и здесь мы видим, как Порчелли сделал то, чего не сумел сделать Кастроне. И хотя существует пословица, гласящая: «Добрая женщина и злая женщина одинаково требуют палки», я принадлежу к числу тех, кто считает, что злая женщина требует палки, но что добрая в ней не нуждается. В самом деле, если побои наносятся с целью искоренения дурных привычек и замены их хорошими, то злой женщине их следует наносить, чтобы она изменила свои преступные привычки, но с доброй не следует этого делать, ибо, если она изменит свои хорошие привычки, она может приобрести дурные, как это часто бывает, когда, например, бьют и дергают смирных лошадей, и они становятся норовистыми.

Магистр медицины Дино из Олены, ужиная однажды вечером с флорентийскими приорами, среди которых был Дино ди Джери Чильямоки, в то время Знаменосец Справедливости [45] , добивается того, что означенный Дино отказывается ужинать и в конце концов собирается отправить означенного магистра Дино в ссылку

Дино ди Джери Чильямоки был гражданином Флоренции; занятый делами торговли, он провел много времени в таких странах, как Фландрия и Англия. Он был длиннющий и худой, с непомерно большим зобом; видя или слыша какую-нибудь гадость, он непременно делал брезгливую гримасу, а так как он к тому же разговаривал лишь наполовину на тамошних языках, он казался довольно-таки чудным. В бытность свою Знаменосцем Справедливости, он пригласил к ужину магистра Дино. Означенный же магистр Дино был куда еще более чудной, чем означенный Дино. Итак, они уселись за стол — означенный Знаменосец на верху стола, магистр Дино рядом с ним, а еще был там Гино ди Бернардо д’Ансельмо, который был приором и, быть может, вместе с магистром Дино зачинщиком того, что воспоследует из настоящей новеллы.

Когда стол был накрыт, подали телячий желудок, и только что его начали разрезать, как магистр Дино говорит Дино:

— За какие деньги согласились бы вы есть из миски, которая несколько месяцев была наполнена калом?

Дино на него поглядел и, смутившись, сказал:

— Плохо тому, кто не умеет себя вести. Унеси это прочь, унеси.

Магистр Дино говорит ему:

— А что подали на стол? Ведь это еще хуже.

Дино крутит зобом:

— К чему эти слова?

Магистр Дино отвечает:

— К тому, что было подано на стол в качестве первого блюда. Признайтесь: разве этот желудок не есть тот сосуд, в котором кал животного находился с тех пор, как оно родилось? А вы, синьор, да еще какой синьор, питаетесь столь гнусной пищей?

— Плохо, плохо. Уберите, — говорит тот, обращаясь к слугам, — и — клянусь создателем! — вы этого больше не будете есть. — Сам Дино не поел ни желудка, ни чего-либо другого.

Когда это блюдо было убрано, появились вареные куропатки, и магистр Дино сказал: