Земля этрусков. Рядом с городком Sorano, тоже скальным, много этрусских пещер и вырезанных из камней голов.

Gubbio: впечатанный в гору, почти вертикальный город, пересеченный огромной площадью с ратушей и бельведером – Palazzo dei Consoli. Площадь висит над городом. Наверху аббатство – как будто в обратной перспективе.

В Sovana перед каждой дверью горшки с примулой и камелиями. Пахнет кипарисом и кексами.

Montisi: запах сыроватого кирпича и белья – на солнце чуть сладковатый, уютный.

О больших городах даже не говорю. Во Флоренции на знаменитой площади S. Croce люди сидят и лежат как на лугу. Девки распивают вино, мальчики пускают тарелку. И все-таки лучше всех – Сиена (не считая Рима, разумеется, но он как бы и не город). А лучшая в мире архитектура – романская.

Приехали мы из этого райцентра в ночь на пятое апреля, а в ночь на шестое там началось землетрясение, самое сильное за последние тридцать лет.

В середине сентября уехал в Швейцарию, в городок Беллинзона (это рядом с Лугано) на литературный фестиваль. Городок маленький, в нем всего два средневековых замка. И здесь уж точно не воруют: дверь пансиона открывает любая цифра на табло, а за ключами никто не следит. Не воруют, но каждый час звонят в колокола.

Это было занятное предприятие. Называется Babel, проходит в четвертый раз. Устроители в первом письме перечислили тех, кто приезжал к ним раньше, и там оказалось много знаменитостей вроде Дерека Уолкотта. Я решил, что меня зовут на престижное мероприятие, и заранее мучился предчувствиями. Но нет, все было очень мило. Фестиваль задумали и осуществляют молодые люди слегка за тридцать, по-видимому, одна компания: поэты, фотографы и т. п. Живут они уже не в Беллинзоне, а кто где – в Лондоне, Лозанне, Милане, но съезжаются на фестиваль. Кантон и город (а это столица кантона) охотно дают деньги. Число организаторов и число приглашенных точно совпадали, так что принцип «вас много, а я одна» здесь не проходил.

Каждый раз приглашают какую-то одну литературу, на этот раз русскую. Выяснилось, что я ее не очень хорошо знаю: половина имен была мне не известна. Из известных – Улицкая, Шишкин и Рубен Гальего. Еще Андрей Макин, но он в последний момент не приехал, заболел. Кое-что объяснилось у книжного стенда: там были переводные итальянские книги всех приглашенных, кроме меня, разумеется.

Одна книжка оказалась итальянским бестселлером, даже супербестселлером, но она и написана по-итальянски – писателем Николаем Лилиным. Это, как я понял, роман-автобиография. Он ее пересказывал часа три без остановки двум молодым русским авторам, а те уже мне – вкратце. Бурная юность в городе Бендеры, три чеченские кампании, большое количество ходок (у автора все пальцы в татуированных перстнях), жизнь итальянского гастарбайтера. В Италии он уже семь лет, а отроду ему двадцать девять. Но итальянские критики, видимо, с арифметикой не в ладах.

Любопытная Люся Улицкая ходила его слушать и вернулась разочарованная: «Бандит ненастоящий». Типаж действительно очень понятный и знакомый: фигурка ладная, личико подобранное, глазки цепкие, движения резкие. Такой мазурик бендеровский.

Устный пересказ своей биографии он закончил выводом: во всем жиды виноваты. «А в следующий раз…» – продолжила его слушательница (Анна Старобинец).

– Значит, был и следующий раз, – суховато уточнил я.

– Да, но он понял, что с нами надо как-то иначе, и это был уже как будто другой человек.

– Рассказывал про свою еврейскую маму, – пошутил я.

– Нет, про еврейскую бабушку.

– Вы шутите?

– Ничуть.

Боюсь, мы еще услышим о писателе Николае Лилине. Хотя итальянские слависты (а они там тоже присутствовали) очень хорошо понимают, с кем имеют дело. С ними у меня наблюдалась полная гармония душ, и, похоже, пора эмигрировать если не в Италию, то в итальянскую славистику. «А правда, что в советское время на вашей кухне проходили поэтические вечера?» – спросила молоденькая славистка. «Ну, не вечера, но стихи читали. А вы-то откуда это знаете?» – «В книге прочла» – «Что-что?» Есть, оказывается, книга какого-то исследователя советской культуры (Piretto), и там полстраницы про мою кухню.

А само выступление мое было в зале муниципалитета, довольно большом, человек на сто двадцать. Я думал, что придут человек десять, но зал был полон, кто-то даже стоял или сидел на полу. Правда, представляла (и переводила) меня Серена Витали, известная писательница и знаменитая переводчица, может, на нее и пришли. Слушатели идеальны: тихи как немцы, а на лицах итальянская оживленность.

Кстати, о выражении лиц и итальянской оживленности. На завершающем ужине в ресторане нас обслуживали три официанта – жгучие брюнеты с аккуратными бачками, в полосатых фартуках-жилетках. И у всех троих одинаковое – непроницаемое и надменное – выражение лиц, слегка меня раздражавшее. Я даже спросил у соседа: с чего бы это? «У них же сицилийский акцент», – объяснили мне. Объяснение не показалось мне исчерпывающим. «Ну, им сказали, что придут важные, знаменитые люди, и они так демонстрируют уважение: не позволяют себе ни одного лицевого движения». Но в конце вечера главный официант (с двойными бачками) пару раз слегка улыбнулся. Видно, потерял к нам уважение.

На открытии меня подвели к Марии Бродской, и я понял, что взгляд, не фиксируя впечатления, уже давно ее выделил: светлые волосы среди толпы брюнеток – и осанка. Мария извинилась за свой скованный русский – не так много практики. «С Иосифом в основном говорили по-английски». Хотя говорит она уж точно лучше меня.

– Вы не в обиде, что я внесла вас в список участников?

Вот уж, право, есть на что обижаться.