Шрифт:
— Я попробую, — сказал Сашка.
Парень больно сжал его плечо.
— Нет у тебя времени пробовать! Прицелился — бей!
Он легко приподнялся и рыбкой перескочил через невысокий земляной бортик. ППШ звонко плюнул огнем.
Сашка выдохнул и, привстав, сжал АК.
Страх куда-то улетучился. Небо ясное. Лес сырой. А земля — моя, подумал Сашка. Каратели совсем забыли о нем, целиком сосредоточившись на беглеце. Повернувшись к ложбинке боком, они кто с колен, кто лежа, кто стоя били по мелькающему в кустах ватнику. ППШ стрекотал в ответ.
— Вали! Вали его!
— Шустрый, сука!
— Я ему потом ухо отрежу!
Сашка выцелил ближнего «правосека» и нажал на спуск. «Правосек» упал беззвучно, словно споткнулся, на черном даже не было видно, куда попала пуля.
Готов! — выдохнул про себя Сашка. Это за Митрича.
Под звонкую долбежку «калашей» и буханье дробовиков он выцелил второго. ППШ огрызнулся раз, другой и умолк.
Тунг!
Второй Сашкин «правосек» рухнул носом в землю. Это за Вовку.
— …ядь, их двое! — в панике крикнул кто-то.
Каратели развернулись, автоматным огнем прореживая бедные осинки. И тут уже из кустов под ноги им вылетела граната на длинной деревянной рукояти.
Раз-два…
Взрыв разбросал оставшихся «правосеков». Парень в ватнике живо, сквозь пороховой дым, выскочил к лежащим. Короткими очередями, добивая, заработал ППШ. Сашка, держа на прицеле корчащиеся, стонущие тела, перебрался через ложбинку. Впрочем, стонущих скоро не осталось.
— Семеро, — подсчитал парень. — Два твоих.
— Ага, — сказал Сашка.
Его вдруг вывернуло от вида крови, искаженных лиц и чуть металлического запаха смерти. Он склонился, отплевываясь остатками обеда.
— Ничего-ничего, — потрепал его за загривок парень. — Это только по первому разу.
— Их бы похоронить.
— Наверное. Только не здесь.
— Почему?
— Здесь где-то я лежу, — тихо произнес парень. — Не хотелось бы с этими.
Сашка выпрямился.
Пилотка. Обмотки. ППШ.
Парень посмотрел ему в глаза:
— В сорок втором меня. Осколками. Но, видишь, если они возвращаются, — он кивнул на убитых, — значит, и мы возвращаемся. И никогда, — скрипнули зубы, — никогда им не победить! Никогда! Ладно, — он устало перехватил ППШ за ремень, — пойду я…
— А как зовут… звали тебя? — спросил Сашка.
— Не помню. Могилка безымянная.
До ложбинки парень не дошел — осыпался шелестом листьев. Был — и нету.
Через четыре часа, вырыв яму для «правосеков» у дороги, Сашка занял блокпост. Никогда им не победить, все еще билось в голове. Никогда!
Ян
Когда на окраине поселка заухало, заворчало, и под домом заворочалась земля, вызывая противное дребезжание стекол, Ян сразу понял, что это.
Это — война.
Бросив рисовать, он побежал на кухню.
— Баб Надя, это война?
— Война, внучок.
Баба Надя доставала из ящика стола свечи и спички и торопливо увязывала их в сложенный узелком платок. Седой пук волос у нее на затылке дергался будто в припадке.
Бумкнуло где-то рядом, наверное, за магазином, потому что пыхнувший вверх черный дым над магазинной крышей стал виден из их окна. Что-то разбилось в комнате.
— Янчик, ты собирайся, — сказала баба Надя, подставляя под кран пластиковую бутыль. — Бери все нужное, и пойдем.
Лицо у нее было белое и тряслось.
Струйка воды текла еле-еле, и бутыль наполнялась медленно.
— Это фашисты? — спросил Ян.
— Они самые.
За окном свистнуло, как Васька Сумский, когда чему-то удивлялся — фиу-у-у. Дом дрогнул, принимая на себя осколки и куски асфальта. Ян подумал, что дом ранен.
Баба Надя охнула.
— Быстрей, Янчик! Чтоб они здохли!
Ян побежал в свою комнатку. Под сандалетками захрустело стекло, тюлевые занавески раздувало ветром.
Ян схватил альбом, шариковую ручку и фломастеры.
— Давай, Янчик!
Янова ладошка нашла теплую бабкину ладонь, и они выскочили на лестничную площадку, а затем по ступенькам устремились вниз. Дверь в квартиру так и осталась открытой.
Чтобы попасть в подвал надо было обежать дом с торца. Всюду лежали ветки. Впереди какой-то мальчишка, постарше Яна, несся через дорогу. Наверное, спешил в свое бомбоубежище, где семья.
— Сюда! Сюда! — кричали из-за угла.
Магазин задымил сильнее, сбоку плеснули языки пламени.