Разыгрываемая игра предельно прозрачна. Безусловно, не было никакой якобы самостоятельно проведенной американцами почерковедческой экспертизы, которая и привела к скандалу, — было решение Генри Наннена заплатить за экспертизу и опубликовать ее.

Насквозь видна тоска, которая гложет Генри Наннена, — тоска по «чистому» государству, чей фасад можно украсить лозунгами против Че и Хо Ши Мина, тоска по «самоочищению», по эффективной встречной акции против удачных акций разоблачения, про–веденных внепарламентской оппозицией, тоска по «чистой» контрреволюции.

«Господам с положением» еще два года назад было абсолютно безразлично, крупным или мелким нацистом был Любке — они боялись, что придется отвечать на вопрос, какими именно нацистами — крупными или мелкими — были они сами.

Но эти «господа с положением» стали догадываться, что им придется принести жертву растущему оппозиционному движению, чтобы не быть вытесненным им на обочину. Догадываться, что они должны как–то прореагировать на действия оппозиции, если они хотят, чтобы их продолжали принимать за серьезных политиков те, кто самостоятельно мыслит и действует.

То, что с этой целью и во имя сохранения внешних приличий на алтарь псевдодемократии принесли жертву в виде персоны президента ФРГ, зависело, безусловно, в первую очередь от самого президента, поскольку он сам беззаветно предложил себя для этого спектакля [88] .

Внепарламентской оппозиции удалось в данном случае проявить достаточно настойчивости, чтобы этой жертвой был чиновник не меньшего ранга, чем президент. И мы должны добиваться того, чтобы в будущем ранг жертв, приносимых на алтарь отечества, не понижался. Следующий — канцлер [89] .

Для тех, кто занимается делом Любке, оно может казаться «случайно найденной на дороге падалью».

На самом деле это только один из многих симптомов профессиональной непригодности этой «демократии», ее бессодержательности, ее исключительной лживости.

Сегодня, упрекая Любке в том, что он строил концентрационные лагеря, его заодно, чтобы всех запутать, упрекают в том, что его жена стыдится своего весьма почтенного возраста. Последнее вызывает скорее умиление, для устранения этого требуются не кардинальные средства, а косметические операции — на лице или на паспорте. Как можно сравнивать это с концентрационными лагерями, которые Любке строил и которые Любке планировал создать вновь в духе законов о чрезвычайном положении?

Теперь, наряду с упреком, что Любке создавал для нацистов концлагеря и поэтому, наверное, не может достойно представлять страну, в которой большое значение придается тому, чтобы поглубже запрятать связь между фашизмом и капитализмом, его упрекают еще и в том, что он во время произнесения своих речей… часто бормочет! Это вынудит его уйти в отставку по возрасту, что все–таки не будет иметь политической окраски.

Теперь, наряду с упреком, что Любке был доверенным человеком гестапо — можно подумать, что гестапо могло поручить строительство концлагерей людям, не внушавшим доверия! — его упрекают еще и в том, что он пытался все это скрывать. Хотя те, кто сейчас его в этом упрекают, два–три года назад пальцем не пошевельнули, чтобы помочь в разоблачении Любке. А ведь тогда еще не было такой сильной внепарламентской оппозиции, что нужно было кого–нибудь принести ей в жертву. Хотя попытка скрыть правду была вызвана вполне понятными причинами, все–таки есть разница, кто именно доводит до краха ведомство или конкретного человека.

Игра в демократию, которую инсценировал Генри Наннен, неэффективна. Она не может спасти государство, авторитет которого расшатали Хефер, Кизингер, Люке, Любке и прочие — неважно, как их зовут. На этот раз смеяться последней будет внепарламентская оппозиция.

«Конкрет», 1968, № 4

Если бы над всеми общественными зданиями 23 мая 1964 года не развевались черно–красно–золотые знамена, 15–летняя годовщина конституции прошла бы незамеченной. Пара передовиц, заседание академии, несколько прочитанных бюрократами ознакомительных лекций — это все, что украшало бы стол в день рождения.

Западные немцы так и не полюбили свою конституцию. Слишком много о ней было защищено докторских диссертаций, слишком часто она расплачивалась за межпартийные споры, слишком часто на повестке дня оказывалось не исполнение конституции, а ее изменение. Создатели конституции в Херренхимзее — под впечатлением войны и послевоенной разрухи, потрясений от нацистского террора — создали основной закон, который был максимально пацифистским и максимально свободолюбивым. Конституция отказала в праве на существование армии, военным союзам, агрессии и твердо поставила исполнительную власть под полный контроль власти законодательной. Основной закон принуждал правительство договариваться (а не воевать) с внешним соперником и прямо требовал не провоцировать [на восстание] внутреннюю оппозицию. Конституция — задолго до Хрущева и Кеннеди — была носителем требования сосуществования. Немцы могли бы гордиться собой, если бы всё так и осталось в неприкосновенности.

Но с началом корейского конфликта психоз «холодной войны» распространился и на ФРГ. А за помощь но «плану Маршалла» канцлер Аденауэр вынужден был платить согласием на такие предложения западных союзников, которые даже сейчас можно смело назвать безнравственными. В 1956 же году дело зашло так далеко, что власти ФРГ просто перестали руководствоваться конституцией, а наоборот, эту конституцию стали постоянно перекраивать иод интересы канцлера и его партии [91] . Я имею в виду «военные статьи», возродившие армию и принудительный призыв в нее.