Между тем, против кого собираются использовать полицию, Федеральную пограничную охрану и бундесвер в случае «внутренней чрезвычайной ситуации», как не против организованных масс — кстати, организованных профсоюзами — против рабочих? Если оставят право на забастовку, военные не будут нужны: для оккупации предприятий и принудительного прекращения забастовок на отдельных заводах вполне будет достаточно полиции.

«Либерализованный» проект законодательства о чрезвычайном положении вполне компенсируется созданием «большой коалиции», то есть единением правительства с парламентом. Добавим к этому «новое знание» в деле концентрации прессы, резиновые дубинки и отказ Конституционного суда рассматривать «дело “Шпигеля”». Добавим и не лишенное элегантности обращение правительства Кизингера с германской и иностранной общественностью.

Итак, уступки в новом проекте и его «либерализация» — это и компромисс, и уловка, но в первую очередь это свидетельство того, что правительство уже имеет такую власть, какую оно прежде хотело получить именно с помощью Закона о чрезвычайном положении. Одновременно становится ясно, что «большая коалиция» не прочь устроиться у власти на длительный срок. И что обеим участвующим в этой коалиции партиям демократия уже не нужна.

«Конкрет», 1967, №4

Что, собственно, происходит?

Повсюду — демонстрации и сопротивление законам о чрезвычайном положении, а «Франкфуртер альгемайне» в то же самое время торжествующе пишет о «звездном марше» на Бонн [52] : «Бонн облегченно вздохнул, увидев результаты “звездного марша”». Это — в заголовке, а непосредственно в тексте передовицы: «Депутаты — это не «посыльные народа», которые за каждый свой шаг должны постоянно давать отчет «избирателю» (вот как: «избирателю» — в кавычках! — почему бы тогда сразу не написать: «так называемому избирателю»? — У. М.). Депутаты обязаны действовать в соответствии с указаниями своей совести, а не по указке отдельных личностей и групп» («Франкфуртер альгемайне цайтунг», 13.05.1968). Итак, Бонн не испугался, Бонн не поставлен на колени [53] . 10 лет идет борьба против законов о чрезвычайном положении, а до сих пор, оказывается, депутаты никому не подотчетны — кроме, конечно, своей «чистой» совести — то есть они не обязаны давать отчет избирателям ни в том, как они представляют в парламенте их, избирателей, интересы, ни в том, кто им, таким депутатам, покровительствует. 10 лет идет борьба против законов о чрезвычайном положении, а Бонн облегченно вздохнул — и, если не будет сбоев в расписании, то законы о чрезвычайном положении будут приняты в намеченное время. Так что же, собственно, происходит?

Итак, 10 лет шла борьба с законами о чрезвычайном положении, а мы так и не поняли за это время, что все, чем мы занимались, — это не боле чем формальная дискуссия о тех или иных положениях конституции, крючкотворство, которым обычно занимаются юристы и эксперты. Мы так и не поняли что законодательство о чрезвычайном положении это генеральное наступление хозяев капиталистического общества на политическую демократию; генеральное наступление властителей на подвластных; генеральное наступление правящего класса на всех тех, кто не захотел стать частью системы тотального потребительства.

Мы говорим: «борьба против законов о чрезвычайном положении». Но какая это, к черту, борьба, если она велась только посредством полиграфических машин, безвредных мероприятий, посредством словес -и целью ее было всего лишь сохранить в неприкосновенном виде конституцию, защитить политическую демократию. Это была борьба в обороне. Да, конечно линии обороны за эти 10 лет значительно окрепли, к одиноким ученым и журналистам примкнули профсоюзы, студенты, писатели — все больше и больше народу — но превращение движения в массовое не изменило его содержания: даже профсоюзы защищали лишь конституцию и политическую демократию.

По этой причине одновременно с ростом движения против чрезвычайного законодательства мог расти концерн Шпрингера, «рурские господа» [54] могли вычеркивать из бюджета статьи о пособиях для нуждающихся рабочих, а домо- и землевладельцы — действовать в соответствии с планом Люке [55] . Короче говоря, одновременно с ростом движения против законов о чрезвычайном положении — и движение никак этому не препятствовало — росла и власть хозяев — не только экономическая власть, но и политическая (за счет интеграции СДПГ в правительстве ХДС). То, что теперь хозяева хотят сделать, — не более чем парламентская ратификация их политики, подтверждение их возросшей власти. Собственно, им даже нельзя это ставить в вину. В конце концов, они никогда и не говорили, что законы о чрезвычайном положении принимаются в соответствии с волей избирателей.

Мы занимались обороной — защищали политическую демократию, а должны были нападать— нападать на союзы предпринимателей, на всех их приспешников и прихлебателей в госаппарате и в обществе. Мы высоко подняли над собой как знамя конституцию — а должны были сражаться за то, чтобы в обществе были созданы социально–экономические условия для сохранения и расширения демократии. Мы выдвигали аргументы против законов о чрезвычайном положении — а должны были бороться против власти монополий, против расширения концерна Шпрингера или, как минимум, радикально отстаивать наше право жить так, как мы хотим, право на автономию, на самоопределение.

Поскольку мы ввязались в схоластический спор о конституции, мы сделали так, что нашими противниками оказались парламентарии, которые ни перед кем не ответственны, «кроме своей совести», а не хозяева концернов и не социал–демократы, пошедшие в услужение концернам. Мы сделали вид, будто у нас и вправду существует «беспартийное государство», отвечающее за «всеобщее благоденствие», то есть мы не превратили законы о чрезвычайном положении в предмет классовой борьбы. Поэтому Бонн и «вздохнул облегченно».