Стараниями Маленкова и Берии, которые боролись против «ленинградцев», вряд ли до конца осознавая возможные последствия этой борьбы, Сталин получил компрометирующие материалы, которыми распорядился по своему усмотрению. По сути, речь шла о сравнительно незначительных нарушениях административных правил. Без должного согласования было принято решение о проведении в Ленинграде крупной ярмарки. В Госплане, которым руководил Вознесенский, допускались ошибки при согласовании планов, а также обнаружилась утрата каких-то документов – явления вполне обычные в крайне бюрократизированной советской системе. Ряд региональных руководителей, прежде всего ленинградских, пытались найти в Вознесенском и Кузнецове своих покровителей, что также было лишь частным случаем распространенной практики патрон-клиентских отношений в аппарате. В общем, на подобные вполне типичные «нарушения» можно было либо закрыть глаза, либо использовать их как повод для политической кампании. Сталин, что уже не раз случалось в прошлом и повторится в будущем, выбрал второй вариант действий.

В феврале 1949 г. на заседании Политбюро с участием Сталина Кузнецов, Вознесенский и некоторые близкие к ним функционеры были обвинены в попытках противопоставить ленинградскую партийную организацию центральным органам власти. В принятом постановлении особенно зловещим выглядело напоминание о том, что к подобным методам действий прибегал в 1920-е годы Зиновьев, «когда он пытался превратить ленинградскую организацию в опору своей антиленинской фракции» [824] . В последующие месяцы обвинения против поверженных «ленинградцев» нарастали словно снежный ком. Они были обвинены во вражеской деятельности и даже в шпионаже. После многомесячных допросов и пыток в сентябре 1950 г. Вознесенского, Кузнецова и ряд других руководителей на закрытом суде в Ленинграде приговорили к расстрелу. Всего по «ленинградскому делу» были осуждены к расстрелам, различным срокам заключения и ссылке еще несколько сотен человек. Помимо Ленинграда чистки затронули также другие регионы страны, руководители которых были выходцами из Ленинграда или искали поддержку у высокопоставленных «ленинградцев» в Москве.

Развитие «ленинградского дела» позволяет говорить о том, что оно преследовало сразу несколько целей. Оно стало составной частью сталинской политики запугивания соратников и консолидации единоличной власти. Навязчивое осуждение «шефства» и масштабное выкорчевывание сети руководителей, делавших карьеру в Ленинграде, свидетельствовало о том, что Сталин наносил очередной превентивный удар по неформальным номенклатурным сетям [825] . Нельзя исключить, что Сталин рассматривал «ленинградское дело» как элемент более широкой перетряски высших эшелонов власти. Во всяком случае, фабрикация обвинений против «ленинградцев» первоначально разворачивалась синхронно с очередными атаками Сталина против его старых соратников Молотова и Микояна. Взаимосвязь этих событий выглядит тем более убедительно, что Молотов в течение многих лет был тесно связан с Вознесенским по службе и поддерживал с ним вполне хорошие отношения. Сын Микояна в разгар «ленинградского дела» готовился к свадьбе с дочерью опального Кузнецова и не изменил свои планы в зависимости от новых «обстоятельств», как можно было бы ожидать.

Независимо от конкретных причин недовольства Сталина Молотов и Микоян были самыми естественными целями сталинского недовольства, поскольку являлись наиболее заслуженными членами Политбюро, своеобразными символами потенциального коллективного руководства, наследниками старевшего вождя. Для укрепления режима личной власти, которым был постоянно озабочен Сталин, нужно было периодически дискредитировать соратников, ослабляя их политическое влияние.

Сталинские нападки на Молотова в конце 1945 г. в течение последующих нескольких лет оставались достоянием лишь узкой группы членов Политбюро. Молотов продолжал выполнять важнейшие руководящие функции: председательствовал в руководящих комиссиях Совета министров, возглавлял Министерство иностранных дел, имел важный голос в решении многих вопросов. Ситуация начала заметно меняться в 1948 г. Пользуясь различными предлогами, Сталин унижал Молотова выговорами и ограничением полномочий. Основным орудием давления на Молотова стала фабрикация дела о связях его жены П. С. Жемчужиной, еврейки по национальности, с «антисоветскими» еврейскими организациями. Сталин потребовал, чтобы Молотов развелся с Жемчужиной. «Сталин подошел ко мне в ЦК: «Тебе надо разойтись с женой!» А она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись», – вспоминал позже Молотов [826] .

29 декабря 1948 г. на рассмотрение Политбюро были вынесены материалы госбезопасности о деле Жемчужиной. Ее исключили из партии, что означало неминуемый арест. Молотов нашел в себе силы воздержаться при голосовании [827] . Однако сила была на стороне Сталина. 20 января 1949 г. Молотов написал заявление:

В марте 1949 г. Молотов был освобожден от поста министра иностранных дел. Одновременно Микоян лишился должности министра внешней торговли. Эти перестановки не означали полного лишения Молотова и Микояна руководящих позиций. Оба оставались членами Политбюро и заместителями председателя правительства и в этом качестве выполняли важные управленческие функции. Однако их политическому авторитету в номенклатурной среде был нанесен урон, что, несомненно, являлось истинной целью Сталина.

Обвинения антисемитского толка, выдвинутые против жены Молотова, были частью общей политики государственного антисемитизма, инициированной Сталиным на волне усиления конфронтации с Западом. В начале 1948 г. по приказу Сталина органы госбезопасности уничтожили известного еврейского общественного деятеля и театрального режиссера Михоэлса. В конце 1948 г. по распоряжению Сталина был ликвидирован советский Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), созданный во время войны для мобилизации международной поддержки СССР. Комитет был объявлен центром «шпионажа», связанным с иностранной разведкой. В последующие несколько лет «дело ЕАК» постепенно разрасталось и завершилось организацией закрытого суда в мае – июле 1952 г. Все подсудимые, за исключением одного, были расстреляны [829] . Наряду с арестами еврейских общественных деятелей и представителей еврейской культуры, с 1949 г. активизировалась более широкая государственная кампании под знаменем борьбы против так называемого «космополитизма». Ее жертвами стали многие советские евреи, которых арестовывали, увольняли, подвергали дискриминации и оскорблениям.

Такая кампания, что лишний раз подтверждают вновь открытые документы, не могла проводиться без прямой поддержки Сталина. Это, в свою очередь, вызывает закономерный вопрос о мотивах антисемитизма вождя. Существует соблазн считать, что юдофобия, которую Сталин без стеснения демонстрировал в последние годы жизни, всегда являлась важной частью его мировоззрения и предрассудков. Однако многие факты позволяют рассматривать сталинский послевоенный антисемитизм как преимущественно политический феномен, связанный с определенными внутри– и внешнеполитическими расчетами и планами. Борьба с так называемыми «космополитами» была реакцией на сложный комплекс конкретных исторических обстоятельств.

Не в последнюю очередь под воздействием нацистской пропаганды в Советском Союзе в годы войны достаточно широко распространились антисемитские настроения. Даже высокопоставленные функционеры в докладах Сталину не стеснялись антисемитских выпадов. В январе 1944 г. заместитель командующего Военно-воздушными силами генерал Г. А. Ворожейкин писал Сталину и другим советским руководителям о переизбытке военнослужащих-евреев в штабах и различных военных учреждениях, в том числе торговых: «На фронте их зовут не «военторг», а «абрамторг» […] Всех этих «абрамторгов» надо послать воевать» [830] . В почте Сталина за послевоенный период, сохранившейся в его личном архиве, мы также встречаем письма антисемитского содержания и жалобы о распространении антисемитизма в стране. Автор одного из писем, обвиняя евреев в уклонении от физического труда, предлагал проект их своеобразного «перевоспитания»: «Выделение евреев, как достойной нации, в отдельную республику […] привлечение их к труду на организованных справедливых началах было бы широко одобрено всеми другими народностями Советского Союза» [831] . Сталин, несомненно, хорошо знал о распространении таких настроений и учитывал их в своей политике.