Поводом для продвижения новой концепции послужило письмо преподавателя военной академии Е. А. Разина, полученное Сталиным в начале 1946 г. Разин, как это часто бывало, ставил перед вождем общие вопросы. Однако это дало Сталину предлог для формулировки вполне конкретных и далеко идущих руководящих положений для советской военной истории. Два тезиса имели принципиальное значение. Во-первых, Сталин заявил, что Ленин не был «знатоком военного дела» вообще и в годы гражданской войны в частности. Таким образом, Сталин оставался единственным советским вождем-полководцем, исключительным авторитетом в военной области. Второй тезис открывал дорогу для более благоприятных трактовок начального этапа войны с Германией. «Отступление при известных неблагоприятных условиях является такой же законной формой борьбы, как и наступление», – писал Сталин. В связи с этим он поставил вопрос о необходимости внимательнее изучать контрнаступления «после успешного наступления противника», когда «обороняющийся собирает силы, переходит в контрнаступление и наносит противнику решительное поражение». Подкрепляя эти положения историческими параллелями, Сталин сослался на пример древних парфян, которые «завлекли» римские войска «вглубь своей страны», а потом «ударили в контрнаступление и загубили их». Примером такой стратегии Сталин называл также действия Кутузова в 1812 г. Кутузов как полководец получил в сталинском письме самую высокую оценку – «гениальный» полководец.

Конечно, Сталин напрямую не сопоставлял эти исторические прецеденты с событиями 1941–1942 гг. Однако необходимый намек был сделан. Поражения начального этапа Великой Отечественной войны фактически представлялись как вполне управляемая фаза подготовки контрнаступления, как «законная форма борьбы», а не как катастрофа, вызванная ошибками верховного командования и утратой управления войсками. Видимо, осознавая сомнительность таких намеков, Сталин отсрочил широкое опубликование своего письма. Оно было написано в конце февраля 1946 г., а напечатано год спустя [767] .

Письмо Разину содержало еще одну важную мысль, которая серьезно занимала Сталина в послевоенные месяцы. Это были призывы покончить с «низкопоклонством» перед Западом, в данном случае с «незаслуженным уважением» к «военным авторитетам Германии». Впервые, насколько позволяют судить источники, эту идею Сталин выдвинул осенью 1945 г. в своей отпускной переписке с соратниками. Обрушившись на неназванных «ответственных работников», «которые приходят в телячий восторг» от похвал со стороны иностранных руководителей, Сталин внушал:

Эти, пока общие, настроения Сталина были ответом на признаки «заражения» советского общества идеологическим влиянием западных союзников, на опасность комплекса неполноценности слабых победителей. Постепенно программа «борьбы с низкопоклонством» воплощалась в конкретные кампании. В августе 1946 г. было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», дополненное гневной речью секретаря ЦК А. А. Жданова перед ленинградскими писателями. Примерному разгрому в этих партийных документах было подвергнуто творчество прозаика Михаила Зощенко и поэта Анны Ахматовой [769] . Произведения первого, как заявил Жданов, отравлены «ядом зоологической враждебности к советскому строю». Ахматову партийный идеолог назвал «блудницей и монахиней, у которой блуд смешан с молитвой». Обязательное обсуждение постановления по всей стране вылилось в кампанию проработки творческой интеллигенции. Страх внушал идеологическую правоверность.

Одним из лейтмотивов атак против писателей было обличение «низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада», что в полной мере выдавало истинное авторство кампании. Именно Сталин, как показывают архивные документы, направлял действия Жданова, читал и исправлял его выступление [770] . Подробные исследования последних лет доказывают, что Сталин был движущей силой и других идеологических устрашающих акций, например известного дела ученых Н. Г. Клюевой и ее мужа Г. И. Роскина, работавших в Москве над препаратами от рака. В 1947 г. их безосновательно обвинили в передаче секретных сведений американцам. И в этот раз в ход был пущен излюбленный сталинский тезис: осуждение «низкопоклонства и раболепия перед иностранщиной» [771] .

По своей сути эти навязчивые идеологические клише были повторением, хотя и в модифицированной форме, ленинско-сталинского канона: СССР всегда и во всем превосходит весь мир, поскольку строит самый передовой социальный строй; капиталистические державы, предчувствуя неизбежность своей гибели, в любой момент готовы развязать войну против родины социализма. Прошедшая война и постепенное втягивание мира в новую холодную войну стимулировали воспроизводство именно таких идей.

Многолетние исследования холодной войны, особенно активизировавшиеся после открытия архивов бывшего СССР и других стран советского блока, дали внушительные результаты. Однако споры о причинах и виновниках холодной войны, мотивах и расчетах лидеров противостоявших в ней держав вряд ли когда-нибудь завершатся согласием. Сама холодная война была не событием, имевшим очевидное начало, а процессом. Мировые лидеры, вовлеченные в этот процесс, руководствовались не только фундаментальными интересами своих стран, но реагировали на конкретные, часто неожиданные ситуации такими же часто неожиданными и нелогичными решениями. Сталин не являлся исключением.

У конфликта бывших союзников в борьбе с нацизмом было много предпосылок – полная несовместимость общественных систем, боязнь экспансии другой стороны, память о сравнительно недавнем противостоянии в предвоенные годы и взаимная потребность во враге. События развивались не в пользу их сближения. Атомная монополия США, нежелание американцев допустить русских к участию в оккупации Японии и многие другие препятствия раздражали Сталина. Может быть, Соединенным Штатам «нужен не союзник, а сателлит в Японии? Должен сказать, что Советский Союз не подходит для этой роли […] Будет честнее, если СССР вообще уйдет из Японии, чем оставаться там в роли мебели», – выговаривал Сталин американскому послу А. Гарриману во время их встречи на южной сталинской даче в октябре 1945 г. [772] Эти претензии Сталина, его слабо прикрытое стремление силой советизировать Восточную Европу, опираясь на Красную армию и местных коммунистов, в свою очередь раздражали западных лидеров. Свою роль играло принципиальное неприятие советского коммунизма.

Трудно сказать, что могло бы предотвратить полный разрыв столь разных систем. Определенные тактические расчеты и текущие политические факторы лишь отодвигали момент открытого противостояния. К их числу относились союзнические иллюзии западного, но вряд ли советского общественного мнения, которое не играло никакой роли. Определенную осторожность Сталин проявлял до тех пор, пока надеялся на определенные уступки со стороны союзников, прежде всего по вопросам экономической помощи и репараций с Германии. Разруха и голод в СССР придавали этой помощи особую ценность. Внутренняя ситуация в Восточной Европе, попавшей в сферу советского влияния, ее тяжелое экономическое положение, в том числе голод, наличие там влиятельных антикоммунистических сил также заставляли действовать с оглядкой. Однако нет серьезных оснований считать эту временную осторожность отражением того, как Сталин планировал вести себя в дальнейшем в восточно-европейских странах.