Истинной же моей страстью были города, и море, какова чёрт подери ирония, стало главным связующим звеном между мной и ими. С каким наслаждением оно играло на моих чувствах, то приближая, то, наоборот, отдаляя на неопределённое время моё свидание с предметом страсти и вожделения. Я же рвался на берег с той же силой, с какой пылкие влюблённые рвутся в объятия друг друга. И с годами моя страсть к городам только возрастала.

Большие и маленькие; чистенькие, с ровными улицами и словно игрушечными домами и похожие на лабиринт Минотавра; поражающие своей роскошью и нищетой… Каждый из них был неповторим, и у каждого из них была своя жизнь, свой характер, своя душа…

Чёрт побери, я не оговорился. У каждого города действительно есть душа! Вот только они не тычут её в лицо первого встречного, как торговцы на восточных базарах свой товар. Для этого они слишком возвышенны, слишком застенчивы и робки. Трудно поверить, но города – это пугливые, застенчивые создания с тонкой, поэтически чувствующей душой. Прежде чем показать своё истинное лицо из-за нагромождения улиц, домов, экипажей, людей… город должен убедиться, что ты – не бесчувственный болван, что ты – друг, что с тобой можно иметь дело, что ты не разочаруешь. И поняв это, он предстаёт перед тобой во всей своей красе.

Сойдя на берег в незнакомом городе, я под любыми предлогами старался отделиться от своих товарищей, спешащих на штурм местных кабаков и борделей. Дурачьё, они думали, что у меня в каждом порту припрятано по красотке, и страшно завидовали. Я же, оставшись наедине с городом, не торопясь бродил по его улицам, вдыхая его атмосферу, настраиваясь на него. Одни города открывались мне сразу. Другие – после долгих ухаживаний. Были и те, которые так и не захотели открыться…

Для Виктора все эти откровения были бредом выжившего из ума старика. К тому времени он успел наслушаться и не такого. Буянить старик явно не собирался, а его разговорчивость была Виктору только на руку. Было бы намного хуже, если бы он заставил Виктора поддерживать разговор или, того хуже, рассказывать о своих похождениях. Старик же, увлёкшись собственным рассказом, вообще позабыл о Викторе, и тому даже не пришлось делать вид, что он внимательно слушает рассказ собеседника. Согревшись и опьянев, Виктор провалился в то сладкое состояние полусна, в котором душа, отделившись от тела, воспаряет на своих крыльях в мир наслаждения и грёз. Но немного позже, когда судьба занесла его в Сент-Этьен…

Это был во всех отношениях удачный день. Сначала Виктору повезло с работой, затем он смог найти приличное недорогое жильё. Да и погода была просто великолепной: холодные дожди и ветер сменила тихая, солнечная погода. Впервые за несколько дней наевшись досыта и нанежившись в ванне, Виктор решил немного прогуляться по городу. Он шёл, куда глядели глаза, насвистывал фривольную песенку и сыто пялился по сторонам… И вдруг произошло то, о чём рассказывал старик, как он тогда решил, выживший из ума. Он вдруг почувствовал город, ощутил его настроение, если так можно сказать…

Подобные вещи вообще очень трудно описывать, их можно либо испытать на себе, либо… Разве можно рассказать слепому о свете или глухому о музыке?

С тех пор Виктор, попав в первый раз в какой-нибудь город, первым делом пытался почувствовать его, познакомиться с ним, вступить с ним в контакт, если, конечно, ему позволяли время и обстоятельства. От свидания с Лондоном Виктор с самого начала ждал чего-то волшебного, необыкновенного. Ещё на вокзале в нём вдруг проснулось то чувство, которое мы обычно испытываем в детстве в новогодний праздник. Именно это чувство заставляет нас, проснувшись в самую рань, бежать под ёлку, где, как мы уже знаем наверняка, Дед Мороз оставил для нас свой подарок… Именно с этим предвкушением и отправился Виктор на свою первую прогулку по Лондону.

Он долго бродил по городским улицам и бесчисленным паркам, пока не ощутил нечто почти незаметное в районе груди. Это было приглашение, и Виктор немедленно откликнулся на него. Ему приходилось быть очень внимательным, чтобы не потерять эту путеводную нить. Несколько раз он терял это ощущение, возвращался назад, ходил кругами…

Наконец, город вывел его к маленькой католической церкви, затерявшейся среди деревьев в одном из множества городских парков. Это простое, лишённое каких-либо архитектурных изысков строение, и несколько диковатый для того, чтобы называться «английским», пейзаж вокруг были совершенно неуместными в центре Лондона. Оказавшись там, Виктор словно бы перенёсся в одну из европейских деревень. Неинтересная с точки зрения путеводителя, эта церковь источала нечто настолько родное, что к Виктору вернулось ощущение дома. Он словно бы вернулся назад, в Россию, туда, где он родился и вырос. На Виктора обрушились воспоминания, сопровождаемые сильными, противоречивыми чувствами. Он стоял, смотрел на церковь, а по его щекам текли слёзы…

Немного придя в себя, он вошёл внутрь.

Там всё было сделано хоть и просто, но с любовью. Но Виктор даже не заметил внутреннего убранства церкви. Его внимание сразу же привлекла статуя Мадонны с младенцем. Абсолютно посредственная, для Виктора она стала настоящим откровением. Он увидел в ней не соблазненную еврейским богом жену еврейского плотника с плодом их непорочной любви, а саму Богиню во всём её великолепии, с божественным даром в руках. Конечно же младенец был далеко не существом из плоти и крови, а неким абстрактным даром, частью её божественного естества, предназначенной поднять человечество до уровня богов. Но, ослеплённые страстями, тупостью и невежеством, люди не приняли её дар. Возглавляемая священниками и политиканами толпа отвергла его, распяла, растоптала, а затем презрительно швырнула в лицо Богини. Именно об этом и рассказывают Евангелия, призывая всех, для кого ещё окончательно не закрыты пути Богини, одуматься и принять с благодарностью её дар. Но люди в своём большинстве попросту не понимают ничего из того, что содержится в книге, ставшей для них собранием божественных откровений, и даже более того, они готовы растерзать, уничтожить любого, кто посмеет заглянуть в глубинный смысл книги, изучение которой они считают чуть ли не первой из добродетелей.

К счастью, Библия, да и христианская философия вообще, оказались такими же прекрасными хранилищами сокровенных истин, как и великие Пирамиды, средневековые соборы и творения великих мастеров Возрождения. Всё правильно, там, где посвящённому открываются священные ключи к тайне тайн, посторонний видит лишь набор религиозно-нравственных предписаний, монументальные гробницы или дома, служащие жилищем доступному их пониманию богу.

Вслед за этим мысли Виктора перекинулись на миф о грехопадении первых людей.