В годы Андропова использование всего этого было поставлено на широкую ногу. Сеть шпионов и агентов влияния расширяется. Одним из важнейших среди них был профессор Хамблтон, который и в самом деле был профессором экономики Лавальского университета в Квебеке. Однако интерес, который к нему проявляли в Москве, никакого отношения к его изысканиям в области экономики не имел. Начиная с 1955 года, канадский профессор являлся платным агентом КГБ. Привлекательный,

общительный весельчак Хью проник в штаб-квартиру НАТО, откуда сумел выкрасть и переправить в Советский Союз свыше 1200 секретнейших документов. Поэтому он и удостоился такого приема в Москве.

В тот вечер профессору пришлось ответить на множество вопросов. Его собеседника интересовало, что он думает о затратах США на вооружение, не испытывает ли американская экономика трудностей? Каково отношение американской молодежи к Советскому Союзу? Некоторые вопросы озадачили канадца. Он, например, не представлял себе, что столь высокий чин в КГБ (а то, что он беседует с весьма высокопоставленным лицом, у него сомнений не было) может быть так плохо осведомлен в том, что совсем не представляет большого труда узнать. А когда его спросили, преследуются ли в США евреи, он сразу не понял, всерьез его об этом спрашивают или в шутку. Он, улыбаясь, посмотрел на собеседника, но взгляд того оставался серьезным. И тогда профессор понял, что дело не столько в неосведомленности, сколько в глубоко укоренившихся представлениях, в трудности перестроить мышление и поверить в то, что где-то, к примеру, к евреям могут относится иначе, чем в его собственной стране.

Когда, в свою очередь, профессор задал вопрос о перспективах улучшения отношений с Китаем, то его собеседник, проведя рукой по зачесанным назад темным с густой проседью волосам, печально ответил:

— Наши отношения — это трагедия. Посмотрим, что покажет будущее, — он помолчал, а затем добавил. — Лучше поговорим о вашем будущем, — и на лице его появилось некое подобие улыбки. — Мы надеемся, что, — он остановился и обернулся за помощью к переводчику. Его английский был явно недостаточен. Переводчик повторил всю фразу: — Мы надеемся, что наше сотрудничество будет по-прежнему успешным.

Профессору ясно было, что он имеет в виду. Теперь советская разведка требовала от него, чтобы он проник в одно из наиболее секретных исследовательских учреждений США.

Человек в золотых очках пытливым долгим взглядом посмотрел на профессора. Он словно вновь оценивал его. Может, вспоминал то, что когда-то говорил Сталин, что все люди делятся на шпионов и тех, кто их вербует. Бывший агент царской охранки, ставший советским диктатором, знал, о чем говорил. По губам человека в очках скользнула улыбка.

— Мы ждем от вас многого, — с помощью переводчика объяснил он. — Особенно из закрытых для нас мест. Таких, как, например, Израиль... В общем, не мне вам подсказывать. Мы вам окажем помощь в любом месте, куда бы вы ни пожелали отправиться.

Он встал. Прошел ровно час с тех пор, как они встретились. Двое крепких молодых людей, все время молчаливо стоявших поодаль, отде-

лились от стены.Пожимая профессору руку, он произнес:-Желаю успеха в работе, здоровья, — он сделал паузу. — И удачи. Она в нашем деле необходима.

С этими словами он покинул комнату в сопровождении тех, с кем пришел. Профессор Хамблтон остался один с приставленным к нему полковником КГБ. Едва гости исчезли, тот ринулся к столу, трясущимися руками налил водки в предназначенный для вина бокал и единым махом осушил его. Профессор, несмотря на то, что столько лет работал с русскими, так и не сумел освоить этого приема.

— Кто был этот человек? — спросил он.

— Как, вы не знаете? — искренне удивился гебист. — Это же был сам Юрий Владимирович Андропов.

Так летним вечером 1975 года где-то в Москве произошла встреча шпиона, отметившего двадцатилетие своей работы на Советский Союз, с председателем КГБ.

Шпион угодил в тюрьму. Удача в конце концов изменила ему. Его собеседнику она не изменила.

То, что весной 1967 года Юрий Андропов возглавил КГБ, могло быть сюрпризом для кого угодно, только не для него. Для него это являлось логическим продолжением его карьеры. Человек, чьи первые шаги в политике были совершены под покровительством органов, долгое время сотрудничавший с ними, конечно же, и сам должен был приобрести немалый политический опыт. К этому следует добавить десятилетие, проведенное им во главе отдела соцстран ЦК. Знание стран-сателлитов, умение вести дела с ними плюс опыт полицейского — такой человек был просто необходим советской империи во второй половине 60-х годов. Ей, как никогда прежде, нужен был тот, кто сумел бы остановить дующие из разных имперских владений вольнолюбивые ветры, выкорчевать посеянные ими семена, а главное, не дать ветрам проникнуть в пределы самой метрополии.

В кабинете Андропова на Лубянке вот уже несколько десятков лет висел портрет того, кого в первые революционные дни назвали российским Фукье-Тенвилем. Кабинет французского Фукье-Тенвиля находился на втором этаже старой парижской тюрьмы Консьержери. Говорят, что у председателя учрежденного французской революцией трибунала для расправы с противниками была привычка наблюдать из своего окна за тем, как отправляют на казнь тех, кому он подписал смертный приговор. Судя по тому, сколько было им отправлено на эшафот, он должен был совершенно не отходить от окон. Но настал день, когда его самого бросили в повозку и повезли на свидание с гильотиной.