— Так! Хватит уже, Кам! Ты явно несчастна, а это делает несчастными нас. Позвони ему, пожалуйста!

Я прислонила свою гитару к кровати и хмуро посмотрела на подругу.

— Почему я должна это делать? Он видел меня в моем худшем проявлении. Неужели ты действительно думаешь, что я могу просто закрыть глаза на эту фигню?

Анжела накрутила на палец свой блондинистый локон и плюхнулась на кровать.

— Нет. Но думаю, что ты должна быть с ним честной. И, мне кажется, он нормально отнесется к произошедшему.

— Нормально? Нормально? Анжела, хоть что-нибудь из всего этого может считаться «нормальным»? Как кровавое убийство посреди ночи может считаться нормальным? Как гипервентиляция до обмороков, вызванная закрытой дверью, может считаться нормальной? Как, блядь, то, что я почти утонула, только из-за того, что я не могу находиться даже в луже, может считаться нормальным?

Из-за моей вспышки большие голубые глаза Анжелы потускнели от волнения.

— Кам… — прохрипела она, прежде чем проглотить свою боль.

Но ей нечего было сказать. На мои вопросы не было ответов.

— Он не поймет. — Я посмотрела в сторону, чтобы не дать пролиться слезам отчаяния. — Он думает, что сможет быть со мной, несмотря ни на что, но я-то знаю, что это невозможно. И когда он, наконец, поймет эту истину сам, то это меня убьет. Во мне больше не осталось места для боли, Анжела. Я едва справляюсь с тем, что уже имею. — Я обернулась, чтобы посмотреть на мрачное лицо подруги и обреченно вздохнула. — Я не смогу себе простить, если из-за меня он окажется по уши во всем этом дерьме. Он не заслуживает этого. Никто вообще такого не заслуживает.

Анжела, не раздумывая, обняла меня своими тонкими руками, сжимая так крепко, будто от этого зависела ее жизнь. Слезы на ее щеках окропили мои плечи.

— Даже не смей, блядь, так думать. Ты действительно считаешь, что не заслуживаешь счастья? Или любви? Все это дерьмо собачье, и ты это знаешь! Ками, Блейн будет счастлив обладать тобой. Любить тебя, твои шрамы и все остальное будет для него воплощением мечты.

Я стиснула ее руки, обнимающие мою грудь, и по-настоящему расплакалась. Эти слезы я не утирала. Я оплакивала не только свою жизнь, а еще и жизнь Анжелы, которая ничего так не желала, как быть любимой только за то, кем она была.

Она столкнулась с наихудшим неприятием ее личности.

Ее собственные родители отреклись от Анжелы за то, что она была лесбиянкой, и даже пытались от нее откупиться, чтобы она не разглашала эту тайну.

Ее отец был безжалостно консервативным сенатором США. И гомосексуальная рокерша-дочь никак не вписывалась в его планы. Поэтому ее отослали с глаз долой, обеспечив трастовым фондом и квартирой, в обмен на то, что ее сущность будет скрыта от СМИ.

Ей не разрешали посещать родителей по праздникам и торжественным датам. Подарки на ее дни рождения представляли собой денежные переводы. Все обставлялось так, будто она просто не существовала в их жизни.

— Мне жаль, — прошептала я, чувствуя себя дурой.

Впрочем, я ею и была. Из-за того, что я была слишком упряма, чтобы посмотреть своим страхам в лицо, я вела себя так, словно кто-то умер.

— Просто попытайся. Пожалуйста. Сделай это ради меня. И ради Дома. И ради себя. Сделай это, потому что ты заслужила счастье. Ты заслужила, Кам. Ты заслужила быть любимой. Среди нас троих у тебя лучшие шансы.

— Хорошо, — выдавила я сквозь беззвучные рыдания. — Хорошо, я попробую. Но ты тоже заслуживаешь этого, Анжела. В этом мире есть кто-то и для тебя. Ты любима. Слышишь меня? Ты. Любима.

Мы держали друг друга еще несколько минут, пытаясь подавить всплеск эмоций, угрожающий нас утопить.

Когда же Анжела, наконец, отстранилась, то задумчиво мне улыбнулась.

— Через час Дом собирает нас в баре. Ты тоже идешь, без возражений. Это твой шанс. Не упусти его.

Я кивнула, хотя большая часть меня отчаянно хотела избежать необходимости туда ехать.

Но я не могла так поступить с Анжелой. Надежда была ей жизненно необходима.

Ей нужно было верить в то, что в мире, наполненным уродством, все еще существует красота. И если мне было суждено было стать жертвенным ягненком для поддержания этого заблуждения, то я с удовольствием положила бы себя на алтарь.

Я привела себя в порядок настолько хорошо, насколько смогла, учитывая то, что мое лицо все еще было в пятнах, а глаза — покрасневшими.

Я даже надела солнцезащитные очки и эспадрильи, в надежде, что это повысит мою самооценку. Но все было тщетно. Я до сих пор пребывала в ужасе из-за воскресного инцидента, поэтому меня ужасно смущала необходимость идти в «Глубину».

Все видели, как я отрубилась и узнали, что со мной случилось что-то безумно неправильное. Теперь они будут смотреть на меня с жалостью. Шептаться. Они поймут, кем я являюсь на самом деле.