Конечно, они не могли наверняка определить по внешности, был ли я новым христианином. Но если бы они раздели меня, соглашение с Богом сделало мое вероисповедание очевидным.

Жажда жизни оказалась сильнее. Или, быть может, я слишком сильно желал найти Иуду.

Я развернулся и бросился бежать, словно у меня не оставалось иного выбора. Гнались ли за мной? Я не мог сказать: все чувства утонули в бешеном ритме пульса. Представьте себя рядом со свинцовым колоколом, неистово звонящим в минуты урагана. Так билось мое сердце и рвалось из груди дыхание.

Все, что я могу вспомнить теперь — это спуск по бесконечным лестницам, запах собственного ужаса. Следующая картина, отпечатавшаяся в памяти — колокольня. Я оказался перед фасадом церкви Святого Мигеля, в каких-то двух сотнях пейсов от дома.

Без предупреждения колокольня завалилась на бок. Меня отшвырнуло назад, спиной на мостовую.

Хотя мне не хватало воздуха, боли я не чувствовал — только недоумение. Голова словно оказалась внутри стеклянной амфоры. Как будто рука Господа, не предупредив, переместила меня в пространстве.

Перед взором возникла водяная лилия в песках, внезапно вспыхнувшая ярким пламенем. Позже я понял, что некоторое время был без сознания, и, очнувшись, зацепился за краешек мира сновидений, влившийся в поток привычных мыслей. Даже в тот момент этот образ — пылающая лилия — показался мне важным, Божьим даром, способным спасти меня. (Смысл этого видения я осознал, иллюстрируя Книгу Эсфирь уже в Константинополе: Господь видел таким Лиссабон в дни той роковой Пасхи.)

Слева, в паре метров от себя, я увидел мужчину в плаще: он стоял на коленях, придерживая раненое плечо. Я понял, что, должно быть, он набросился на меня из-за угла и толкнул, но и сам пострадал при этом.

Двое долговязых парней в потрепанной одежде бежали ко мне по наклонной улице. Они были похожи друг на друга как две капли воды, с коротко остриженными черными волосами. У обоих в руках топоры: я чувствовал, что они собираются развалить меня как деревянную колоду.

Следом за ними мчалась неистовая толпа мужчин и женщин. Все казалось смешением шума и ветра, тени и контура.

Я не успел понять, в какой момент парни с топорами слились воедино. Потом до меня дошло очевидное: после падения двоилось в глазах.

Холодная сталь, сверкающая на солнце, может заставить тело взяться за оружие. Я мгновенно поднялся, хватаясь за нож.

Извилистые аллеи и улочки нижней Альфамы давно запечатлелись в моей памяти, и я свернул на запад как раз в то мгновение, когда мой раненый противник поднялся на ноги. За несколько секунд я добрался до лестницы, ведущей на площадь Кантины. С верхней ступени можно было без труда спрыгнуть на крыши домов соседнего квартала. Я точно приземлился и промчался вверх и вниз по четырем крышам на следующую аллею. Меня преследовали трое. У двоих из них, ближе ко мне, были мечи. Третий был монахом, у которого вместо оружия был посох.

— Держите Marrano! — пронзительно визжал он. — Принесите мне его договор с дьяволом!

Из этого я сделал вывод, что он требует в качестве трофея мой орган. Наученный воспринимать мир с точки зрения символики, я, разумеется, задался вопросом, не хотят ли доминиканцы раз и навсегда лишить нас возможности размножаться.

Аллея была пуста. Спрыгнув вниз, я перелез через низкую стену, окружавшую двор сеньора Пинту. Как я и предполагал, дверь на кухню была выломана. Дом напоминал руины. Через кухню я выбрался на угол улиц Святого Петра и Адики. Дом Фарида был на другой стороне улицы. Я одним прыжком вскочил на стену, спрыгнул во двор и вбежал в нашу кухню.

В подвал я спускаться не стал. Выяснив, что мне удалось оторваться от преследователей, я снял крышку потайного дна сундука, стоявшего в комнате дяди Авраама и тети Эсфирь, и вытащил засушенный пузырь угря с несколькими монетами, отложенными на случай крайней необходимости. Несколько минут я ждал, пока крики на улице Храма не утихнут. Затем, когда единственное, что я мог расслышать, это стук собственного сердца, я отправился к реке. На берегу, в синей шлюпке, сидел рыбак, которого я наблюдал там с самого детства, но ни разу не разговаривал. Он резал головку сыра ржавым ножом. Старый, около пятидесяти, коренастый, с загорелым сухощавым лицом и серыми глуповатыми глазами. Когда он посмотрел на меня, я протянул ему монету и кивнул на запад, вниз по реке: как только я выберусь за ворота, то пройду пешком восемь километров до винодельни Самсона Тижолу.

Рыбак кивнул, сделал несколько гребков в мою сторону и выровнял лодку вдоль берега.

— Мне нужно выбраться из города, — сказал я ему.

Соблазненный двумя медными монетами, отдуваясь и бранясь, рыбак вывел шлюпку на середину реки, примерно в трехстах метрах от берега. Над большим пальцем у него на правой ноге сероватую раскисшую от воды кожу разъедала воспаленная красная язва.

— Краб укусил, — проворчал он. — Никак не заживет.

Протиснувшись между двумя большими рыбацкими лодками и обойдя галеру с красным португальским крестом, он разворачивал лодку, пока не поймал течение. Теперь он греб размеренно, и мощные стены Лиссабона быстро удалялись, превращаясь в узкую ленту, обрамляющую церковные башни, отделяющую их от пригорода. Он бросил якорь возле каменистого берега и поднял руку, желая мне удачи.