— Если бы я знала… как мог он так измениться? Когда мы поженились… и я забеременела. Нам было так… так хорошо. Помнишь, какая раньше была Пасха? Помнишь, Бери?! Перед… подожди, я покажу тебе кое-что.

Из ниши над очагом она достала толстую книгу. Сложный кружевной узор на корешке выдал издание Ветхого Завета, напечатанное во времена моего детства Элиезером Толедано. Она протянула ее мне.

— Смотри! — велела она.

Забирая книгу, я спросил:

— О чем ты? На что мне надо смотреть?

— Где хочешь! Открой на любой странице!

Я отдал ей Мигеля и раскрыл книгу на первой попавшейся странице. Открылась Книга Ездры, стихи о восстановлении Храма. Везде, где встречалось имя Бога, оно было перечеркнуто коричневыми чернилами. Выглядело это жутко, как талисман на порчу.

Рана заговорила торопливо, словно за ней гнались:

— Самсон сказал мне: «Мы должны похоронить еврейского бога. После Пасхи мы вознесем молитвы Господу, а потом похороним Его и забудем о Нем». Самсон зачеркнул все Его имена!

Некоторое время я взирал на святотатство, потом аккуратно закрыл книгу, поклявшись никогда больше не заглядывать в нее, положил книгу на стол.

— Я не смогу жить как христианка! — неожиданно завопила Рана. — Я скорее убью себя!

Ее крик разрезал воздух между нами.

— А твой сын? — спросил я. — Кто будет растить его?! Теперь, когда…

— Лучше бы он был мертв!

Некоторые родители-евреи убивали своих детей и кончали с собой, чтобы избежать насильного обращения девять лет назад, — поступок, который я так и не смог понять.

— Ты же не думаешь так на самом деле, — сказал я Ране.

Она наклонилась, вручила мне Мигеля. Ее глаза горели пугающей решительностью. Она схватила со стола хлебный нож, вскочила, направила нож на меня, сжимаясь от ярости.

— Я сделаю это прямо сейчас, если ты скажешь, что я должна сшить саван моему Господу!

— Ты совершишь смертный грех, если хоть чем-то навредишь этому ребенку. Он послан нам Богом. Убила бы ты Авраама, Исаака, Моисея, если бы они стояли здесь перед тобой?

Она не опускала нож.

— Этот ребенок — Авраам, Исаак, Моисей. Он — Господь наш Бог! — воскликнул я.

Рана выронила нож и разрыдалась. Я усадил ее, начал гладить по волосам. Малыш, казалось, оцепенел от ее криков. Однако стоило ей успокоиться, он принялся ворочаться и хныкать. Я оставил попытки успокоить его и вернул ребенка Ране.

Не до конца понимая, что делаю, я взял со стола оскверненный Ветхий Завет, задержал дыхание и швырнул его в очаг.

Рана задохнулась.

— Берекия! Нет! Что ты наделал…

Когда дымное пламя охватило желтеющие сворачивающиеся страницы, я заговорил, но казалось, моими устами говорит дядя:

— Мне не нужны написанные слова. Даже Тора. И тебе тоже. Храни иудаизм в душе. Бог живет внутри тебя, за гранью твоей мысли. Если Самсон вернется… а мы все будем молиться о том, чтобы он выжил, позволь ему говорить христианством, сама дыша иудаизмом. Твой сын поймет разницу. А когда он будет достаточно взрослым, чтобы хранить секреты, ты расскажешь ему о его невесте — Субботе, терпеливо ожидающей в его душе с самого детства. И ты отпразднуешь их свадьбу.

Малыш снова присосался к ее груди. Рана кормила его, вглядываясь в его личико в попытке рассмотреть на дне его глаз отблеск будущей церемонии.

«Как чудесно, — подумал я с обжигающей завистью, — иметь возможность отдать свою пищу другому существу».

Возникает ли цель в жизни человека внезапно, за какое-то мгновение? Потому что теперь я понял, что буду стремиться отдать себя кому-то так же, как это делала Рана, прежде чем умру.

Она неуверенно пожала плечами.

— Посмотрим.

Мы поцеловались в дверях.

— Рана, Самсон был зол на дядю или кого-то другого из молотильщиков? Это могло как-то повлиять на его утрату веры?

— Нет. Это из-за ребенка. Это именно то, что заставляет жить в страхе, и обречь того, кого любишь, на такую же судьбу. Он долго смотрел в будущее малыша, буде он станет евреем, и ему не понравилось то, что он там увидел.

— Если хочешь, идем со мной, — предложил я. — Ты же знаешь, тебе всегда будут рады и позволят остаться столько, сколько нужно. И не бойся Другой Стороны. Это суеверие. Ты не должна бояться выходить из дома.