Нестайко Всеволод Зиновьевич
Шрифт:
— Знаю,— улыбнулся старшина.— Ну, хватит. Вижу, ребята вы ловкие, изобретательные… Сам когда-то таким был. Только врать не надо. Пошли.
Поднялись мы на лестницу на площадь перед музеем. На земле что-то камнем выложено — словно великанские «классы».
— Это,— говорит старшина,— самое древнейшее в Киеве место. Тут почти тысячу лет тому назад Десятинная церковь стояла. Это её фундамент.
На цыпочках прошли мы по этому фундаменту. А за фундаментом большая треугольная поляна, ровненькая, обсаженная кустами, и посредине поляны — мы даже глазами не поверили — огромная копна сена. В центре Киева на самом древнем месте — копна сена, как на лугу. Это класс! И так нам эта копна мила, как привет из родной Васюковки. Смотрим, а за копной, около самого входа в музей, пушки стоят, пять пушек.
— Что это? — осмелев, спросил я.
— Это артиллерия, что была у нас на вооружении в сорок третьем, когда мы Киев от фашистов освобождали,— пояснил милиционер.
— А вы того… вы тоже освобождали? — спросил и смутился Ява, из-за того что нескромно спросил.
— Освобождали, мальчики. Что было, то было,— просто ответил старшина.— Даже ранило меня тут, в Киеве. В госпитале тут лежал. Киев для меня кровное, родное место.
Мы как-то совсем по-новому взглянули на него. Вот он, видишь, какой — старшина Паляничко. Хотелось что-нибудь еще спросить, но старшина уже подводил нас к музею.
Нужно было искать своих. Это было нелегко. Знаете, сколько там комнат! Первый этаж (доисторическое время) нам не очень понравился. Там не было ничего целого — всё кусочки какие-то, обломки, черепки битые. И самое почетное место занимал истлевший почерневший кусок долбленки. То же еще ценность! Я вам такого у нас на речке сколько хочешь найду…
Но второй этаж… Это да! У нас аж глаза разбежались. Вон воз чумацкий настоящий. На таких возах наши предки когда-то в Крым за солью ездили. А вон карета золотая, в которой митрополитов киевских возили. Ничего себе карета. Ой, смотри, оружие козацкое, настоящее! Ого-го сабля! Дай такую в руки старшине Паляничко, он только — рраз!.. Мы представляем себе нашего милиционера с оселедцем, в козацких шароварах, с саблей в руке. Ничего. Подходяще выходит. А вот ружье. Ох же и длинное! А пистолет какой!
Третий этаж. Вторая мировая война. Освобождение Украины от фашистских захватчиков. Тут от каждого стенда веет подвигами, геройской славою. Вот трофеи — полный сундук гитлеровских орденов, хоть лопатой греби. А вот личные вещи знаменитого разведчика, что действовал в тылу врага и выкрал немецкого генерала, Ой, не торопитесь, дайте посмотреть! Это же сейчас нам так нужно, так нужно. Мы же сейчас, может, сейчас настоящие разведчики (как долго бы вы, товарищ Паляничко, смеялись!) И все это нам так надо знать! О! О! О! Вон же разные секретные документы. Вон… навстречу нам спешит Галина Сидоровна, а за ней все наши. Лицо Галины Сидоровны аж пылает.
— Вы меня до инфаркта доведете! Где вы были? Где?
— Потерялись,— кается Ява.
— Заблудились…— каюсь я.
— Потерялись-заблудились! Двадцать девять учеников на экскурсии. И никто, кроме вас, не потерялся, не заблудился… Мучители! Меня паралич разобьёт из-за вас!
Мы вздыхаем. Мы не хотим, чтобы Галину Сидоровну из-за нас разбил паралич. Пусть будет здорова.
— Не ругайте их, очень прошу. Они больше не будут,— говорит старшина Паляничко, подкручивает ус, и глаза у него затуманиваются.
— Ох, извините! Я даже не поблагодарила вас. Спасибо! Спасибо! — сразу покраснев, говорит Сидоровна, делает губы бантиком, и глаза у неё тоже затуманиваются.
— Не за что. Это наша обязанность.
— Ну все же, всё-же… беспокоились, привозили… Спасибо большое! Не знаю, чтобы я делала.
Говоря, старшина Паляничко не сводит как-то по-особенному улыбающихся глаз с Галины Сидоровны.
А Галина Сидоровна, наоборот, то стрельнет глазами на него, то опустит их, то стрельнет, то опустит глаза. И говорит она с милиционером каким-то необычно мелодичным мягким голосом — совсем не таким, как с нами.
— Вы зря так переживаете, нервы себе портите. Мальчики они сообразительные, никуда не денутся,— говорит старшина и смотрит на Галину Сидоровну по-орлиному.
— Ох, знаете! С ними так тяжело, так тяжело… Я их люблю, но…— словно горлица, воркует Галина Сидоровна и гладит по голове сперва меня, потом Яву.
Ява подмигивает мне. Я тихонько хмыкаю в ответ (я подмигивать не умею, у меня оба глаза моргают, как у деда Варавы).
Молодец старшина! Спасибо! Геройская милиция в Киеве. Потом мы все выходим из музея и едем на Владимирскую горку. И старшина Паляничко вместе с нами.
Потом мы идем во Дворец пионеров (Ух, классно! Это дворец! Сказка!). И старшина Паляничко вместе с нами.
Потом мы садимся на машину (Кныш и Бурмило уже давно тут и ведут себя спокойно — будто совсем обычные люди) и отправляемся в путь.
А старшина Паляничко торжественно прикладывает руку к козырьку и стоит так, отдавая честь, пока мы не исчезаем из вида. А Галина Сидоровна долго машет ему платком, даже тогда, когда его уже не видно.
И снова сама собой полилась песня:
Ось i вечiр, вiвцi бiля броду З Черемошу п'ють холодну воду, У садочку вiвчаря стрiчає Дiвчинонька, що його кохає. (Вот и вечер, овцы возле брода Из Черемоша пьют холодну воду, В садике овчара встречает Девушка, которая его любит.)