Шрифт:
— Честное. — Закинув руки за спину, он уходит неторопливым шагом.
Глядя в звездное небо, я стараюсь глубоко дышать и успокоиться.
Глава четвертая
Да, с порезанной рукой, как и вчера, я много сегодня не наработал. Хотя это всего-навсего глубокая царапина, но когда мне на спину взваливают четырехпудовый мешок с зерном, эта царапина отдается болью по всей руке.
Делать нечего — снова надо идти на перевязку. За час до окончания работы я уже собираюсь в поликлинику.
Только я выхожу из пристанских ворот — меня через дорогу нагоняет девушка.
— Молодой человек!..
Я останавливаюсь. Конечно, сразу узнаю девушку. Забыть ее невозможно — «железную Зару»! Она в той же юнгштурмовке, в красном платочке.
— Здравствуйте, — говорю я.
— Здравствуйте. — Она улыбается, дружески протягивает мне руку.
«Не с покаянием ли она пришла? Не просить ли моего посредничества в примирении с отцом?»
Но она говорит с каким-то упреком:
— Который час я вас поджидаю! Ведь я здесь не знаю никого. А мне так некогда.
«Опять ей некогда!..»
— Ну, а своего отца тоже не знаете?.. Или позабыли, как он выглядит?
Глаза ее вдруг вспыхивают и начинают полыхать лихорадочным огнем. Нет, она все такая же!
— Я вам еще в тот раз объяснила: нет у меня никакого отца.
— А что же вас тогда привело ко мне?
— Пустячное дело.
— Я готов сделать его… ради не признаваемого вами отца! — И я делаю шаг, давая ей понять, что торчать посреди улицы нам не очень-то удобно.
— Пусть будет по-вашему, — говорит она, идя рядом, торопливо раскрывая портфельчик. — Вот, передайте гражданину Саакову. — И она протягивает мне связку ключей. — Скажите ему, что он может вернуться домой, прожить там до моего возвращения. Но пусть за это время сыщет себе квартиру. Я бы это сделала и через кого-нибудь другого из грузчиков, но, к сожалению, кроме вас, никого здесь не знаю.
Остановившись на тротуаре, я беру у нее ключи, подкидываю на руке.
— И куда вы едете, если это не секрет? Может, он спросит? — Смотрю на нее с любопытством.
— К сожалению, — вздыхает она, — не на строительство Днепрогэса, не на Харьковский тракторный, не на другую стройку пятилетки!.. Просилась, написала десяток заявлений — не пускают, говорят, поедешь с комсомольской бригадой в колхозы Гянджинского района…
— И надолго?
— Пока не уберем весь хлопок до последнего коробочка! До ноября — декабря.
— Да, трудная это, должно быть, работа, — говорю я. — Много ли соберешь хлопка за день?
— Если научиться — много. Некоторые собирают по сто килограммов за день. Но для этого надо иметь крепкую поясницу. Ведь все время приходится нагибаться и разгибаться. Кроме хлопка, конечно, мы будем заниматься культработой. Попробуем открыть избы-читальни, провести всюду радио.
— Да, — говорю я, — это все, должно быть, интересно.
— При условии, если браться за дело с сознанием: это необходимо, нужно. — Она вздыхает. — Не всем же вершить великие дела! Надо делать и простые, маленькие, с реальной пользой для страны.
— Вы, конечно, правы, — говорю я ей, позванивая ключами.
— Не всем это кажется!.. Многие у нас витают в облаках — больше декларируют о социализме и мировой революции, чем трудятся. С наибольшей пользой для дела! — Тут она начинает размахивать своим портфельчиком, как школьница. — Ну, мне пора.
А мне почему-то не хочется так быстро расстаться с нею. С Зарой интересно. Умница!
— Не хотелось бы вам сегодня пойти в кино? — вдруг выпаливаю я.
Она смотрит на меня таким испуганным взглядом, точно я ей предлагаю что-то очень нехорошее.
— Что вы, что вы! У меня столько работы! — Она кивает мне и тут же теряется в уличной толпе.
Некоторое время я еще стою на месте, а потом направляюсь в сторону поликлиники. Чувствую себя каким-то раздраженным. Не потому же, что Зара не захотела идти в кино? А другой причины как будто бы и нет.
Кажется, я впервые серьезно задумываюсь о себе, несколько заглядывая вперед, размышляю о той «наибольшей пользе», о которой говорила Зара. «А не донкихотство ли мое докерство? Разве там, на Западе, нет своих мальчишек, которые могут совершить у себя революцию без нашей помощи? Откуда тогда берутся красные фронтовики, коммунисты — французские, итальянские, испанские?»
С раздражением сую ключи в карман. С раздражением думаю о старом Саакове.
Когда я возвращаюсь из поликлиники, наши уже дома. Недавно была почта. Кто читает письма, кто строчит ответ, кто листает газеты. Ищу глазами Угрюмого старика, но его в бараке нет.
Позванивая ключами, я спрашиваю:
— Не знаете, ребята, куда ушел Сааков?
Никто не отвечает. Все заняты!
Читает письмо Киселев, уединившись у окна. Прочтет, посмотрит долгим взглядом на улицу, снова принимается читать. Улыбается.