– Врассыпную! – орет Кульнев, повторяя полученный приказ. – Все назад, к своим окопам!

Опять в лощину с вонючей рекой. Купание с трупами в ледяной воде. Только теперь почти не чувствуешь холода. Наоборот, жарко. Немцы вдогонку открыли самый настоящий ураганный огонь, почему-то наиболее эффективный у самой линии русских траншей. Убитые и раненые здесь навалены кучами. Кто-то на бегу подхватывает споткнувшегося товарища, но падает сам. Другие пытаются ползти. Кому-то удается скатиться в окоп, кому-то нет. Иные, ничего не видя, ползут совсем не в ту сторону.

«Скорей бы добежать, – пульсирует у Верхова в голове. – Залечь и открыть огонь. Чтобы не дать прорваться на наших плечах!..»

Наконец-то бруствер! Андрей, не притормаживая, прыгает в траншею. Внизу копошится какой-то солдат. Упав прямо на него, Верхов успевает отскочить в сторону. Как выясняется, зря старался. Его тоже подминают. Народ сыпется в окопы, точно горох. Рядом, увлекая за собой комья земли, съезжают на спинах Самгрилов с Костычевым.

– Ну, Андрейка… Здоров же ты… бегать, – задыхаясь, выдавливает Иван.

Кузьма и вовсе молчит, судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом.

– Где Кульнев?.. – едва начав спрашивать, Андрей сам увидел взводного.

Тот последним тяжело перевалил через бруствер и скатился вниз. Солдаты подхватили его на руки.

– Ранен, Михал Яковлевич?

– Нормально все, – устало машет рукой унтер и тут же отдает команду: – Разобраться по отделениям. Наблюдателей на позиции… Доложить потери.

Под начавшуюся деловитую суету заговорила, наконец, русская артиллерия. Завыли над головой снаряды, посылаемые в сторону врага. Затакали родимые пулеметы, вселяя потерянную было уверенность.

Немцы так и не рискнули контратаковать, а ведь к тому времени уже совсем рассвело. В итоге все остались на прежних позициях. С одной стороны, это хорошо – не придется менять прежнюю, ставшую привычной, обстановку. С другой… Подсчет потерь удручал. В отделении, которым командовал ефрейтор Самгрилов, остались только Верхов, Костычев и еще пара солдат, один из которых контужен. Остальные лежат в поле, почти у самых вражьих окопов. Упокой, Господи, их души светлые!

В прочих отделениях та же беда.

Раненых много. Их отправляют в тыл, в полевые госпитали. А те, кому сегодня посчастливилось уцелеть, переобуваются и меняют одежду – по крайней мере, в 3-м и 4-м батальонах, где все промокли до нитки после купания в «трупной» речке. Долго еще от их шинелей будет исходить этот смрад!..

А на русско-германском фронте набирала силу затяжная окопная война.

К середине ноября 10-ю армию растянули по всей линии Северо-Западного фронта, что проходила по Восточной Пруссии от Иоганнисбурга на юге до села Мальвишкен [70] на севере. Ее командующий, генерал Сиверс [71] , который сменил на этом посту «не в меру деятельного» генерала Флуга, смог успешно развить начатое своим предшественником наступление. Вплоть до двадцатых чисел он с боями продвигался вперед, мало-помалу тесня арьергарды немцев. Только и те не лыком шиты. Сумели-таки остановить неприятеля на линии Мазурских озер и Ангерапской позиции. Бои здесь развернулись упорнейшие. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Стрельба и бесконечные атаки затягивались до глубокой ночи, когда уже только зарева пожаров освещали заваленные трупами улицы.

Ни в одну из сторон чаша весов не склонялась. Войска начали активно зарываться в землю – там, где встали, где пришлось залечь под смертельным огнем.

В отличие от первого, летнего похода на Пруссию, немецкое население в этот раз дало деру вслед за своими войсками. Пустовали отдельные дома и даже целые деревни. Люди, похоже, собирались второпях и уходили налегке, взяв только самое необходимое. Помимо кучи ценных вещей, во многих квартирах оставались забытые клетки с попугаями либо канарейками, бегали без присмотра собаки да кошки, брошенные своими хозяевами на произвол судьбы. Кое-где попадались накрытые столы с недоеденным обедом, а на кухонных плитах стояли полные кастрюли со свежеприготовленной пищей… Только все окна побиты, мебель переломана. Посуда, статуэтки и прочая фарфоровая мелочь разнесены вдребезги ударами прикладов… Чьих? Нет, не германских. Это русский Ванька постарался. В том числе и Костычев руку приложил…

На каком-то перекрестке, когда уже достаточно углубились в Пруссию, колонна 57-й дивизии проходила мимо одиноко стоящего дома. Дернул же черт Костычева с Верховым зайти в этот дом! Хозяева покинули его в спешке, как и большинство других, что встречались потом. Две прилично обставленные комнаты – мягкая мебель, большие напольные часы, красивые занавески, картины, даже пианино. А на столе раскрытая книга и забытые очки.

Иван присвистнул:

– Мать честная… Это кто же здесь жил-то? Барин, что ль, немецкий?

– Вряд ли, – угрюмо процедил Андрейка. – Обыкновенный крестьянин. Зажиточный только. У них большинство крестьян зажиточные.

– Это как же?.. У мужика, да эдакие вещи?

Недобро усмехнувшись, Верхов сказал с ехидцей:

– Германские крестьяне, Ваня, живут не в пример нам, убогим. Богато живут. Мы с тобой стоим сейчас в доме самого обыкновенного простолюдина.

Костычев был поражен до глубины души. Какое-то время они с Андреем глядели друг на друга, чувствуя подступающую злость. Потом вдруг, не сговариваясь, взяли свои винтовки за стволы и давай крушить прикладами все подряд. Били тщательно, с должным прилежанием, ругая на чем свет стоит «проклятых зажравшихся немцев». Часы, посуда, картины – ничто не уцелело…