Олимпия,

пятница, 7 января 1927 года

Проснувшись, обнаружил, что ощущение величия исчезло, а вот удовольствие осталось. Отель большой, но совсем ветхий. Мне подали французский кофе и лепешку, и я отправился в музей. Он тоже почти что лежит в руинах. Этот музей, а также и настоящие руины, протянувшиеся на километры по склону горы, курирует всего один человек. Работа у него, казалось бы, не сложная, однако мое появление его, судя по всему, не обрадовало. В музее много очень интересных скульптур, и я их разглядывал до самого обеда. Обед и на этот раз был превосходен. После обеда ходил смотреть Гермеса Праксителя (или, как называет его Р., – Праксилита), которого держат в специальном сарае на бетонной подставке, за серой плюшевой занавеской и за которым надзирает деревенский дурачок. Пракситель великолепен, и я нисколько не жалею, что приехал сюда специально ради него. Потом погулял среди коз и оливковых деревьев, дважды неудачно наведался на почту в надежде получить от Аластера телеграмму относительно его дальнейших планов и вернулся в отель.

Сегодня вечером ожидается приезд некоей американки, в связи с чем молодой человек в бабочке весь день провел на рынке в Пиргосе. Не исключено, что Аластер приедет сегодня – хотя вряд ли.

Завтра опять пускаюсь в путь. Успеть бы на пароход – отходит в Бриндизи в пять утра в воскресенье.

Олимпия – Бриндизи,

суббота, 8 января 1927 года

Аластер не приехал. Американка оказалась одинокой старой девой, совершающей трехнедельное путешествие по Греции. Выкрикивала проклятия в адрес американских туристов. Я уехал после обеда. Глухонемой мальчик отнес мой чемодан на станцию и почему-то не захотел взять деньги; пришлось отдать ему завалявшийся в кармане перочинный нож. Дорога в Патрас, если б не веселые, несуразные «americanos», была бы очень тягостной. На каждой станции все пассажиры выходят из вагонов и пускаются в разговоры, потом звонит колокол, кондуктор трубит в трубу, паровоз свистит, и тут все принимаются что-то наперебой кричать, снова прощаться, а поезд тем временем отползает от перрона с черепашьей скоростью. В Патрасе на ужин у меня был плохой, зато дешевый табльдот. Услужливый портье в отеле с кем-то договорился, что мой чемодан отнесут на пристань и предупредят о приходе парохода. Меня одолел безумный переводчик, изъяснялся он на каком-то никому не ведомом языке. Чтобы от него отделаться, пришлось его напоить. Уходя, пообещал на чудовищной смеси французского и английского, что пароход «приедет за мной в кинотеатр». Этого не случилось, но все прошло гладко: я уже преодолел три четверти превосходного немецкого фильма «Пожар», когда за мной пришли и отвели на пароход. Преодолев паспортные препоны, я поднялся на палубу и отыскал пустую каюту во втором классе. Пароход невелик и конечно же грязен, но в любом случае лучше, чем тот, на котором я плыл в Итэа.

Бриндизи – Рим,

понедельник, 10 января 1927 года

В поезде; до Рима час. В Бриндизи приплыли сегодня в четыре утра и после тщательных проверок военными и медиками были, в конце концов, выпущены на берег. Мой поезд отходил в девять. Нашел славного переводчика из Измира; отвел меня позавтракать, поменял мне деньги и до отхода поезда водил по Бриндизи. С девяти вечера сижу в этом купе – то совсем один, то в вагон набиваются пассажиры. В какой-то момент ввалилась целая семья: кашляли, сморкались в один – общий – носовой платок и без зазрения совести громогласно рыгали. На следующей станции вошла женщина с улыбкой Джоконды и голосом попугая. В Италии мы, судя по всему, останавливались на каждой станции; на всех без исключения – одинаковые портреты дуче; впечатление такое, что рекламируется художественная школа «Хэсселз-пресс».

У всех итальянок из простонародья голоса, как у попугаев.

Рим,

вторник, 11 января 1927 года

Вчера вечером прямо с вокзала поехал в «Hôtel de Russie» [164] , однако ни Аластера, ни Леонарда там не обнаружил. Тем не менее снял относительно дешевый номер, принял ванну и, очень собой довольный, отправился спать.

Сегодня встал часов в десять, отбил отцу телеграмму с просьбой прислать 5 фунтов и поехал в собор Святого Петра. По пути на каждом углу попадалось что-то красивое. Точно крестьянин, глазел, разинув рот, на громаду Святого Петра; фрески, однако, не идут ни в какое сравнение с теми, что я видел в Дафни. Забрался под самый купол. За 11 лир пообедал в маленьком ресторанчике напротив собора. Взял такси и поехал на Форум, где расхаживал среди руин, бесстыдно сверяясь на каждом шагу с туристическим справочником. Вернулся в отель, где попал на вечеринку с чаем и танцами. Выпил две порции джина, каждая ценой в мой обед, и стал смотреть на танцы; в «Беркли» или «Крийоне» абсолютно то же самое. Сегодня вечером здесь поужинаю, а завтра вечером уеду.

Пятница, 14 января 1927 года

И опять в поезде – из Рима в Париж. Во вторник ужинал в «Russie»; не самый лучший ужин, если учесть, во что он мне обошелся. Потом пустился было на поиски римской ночной жизни, но оказалось, что она отсутствует – запретил дуче. Пошел в нечто похожее на мюзик-холл, где дамы в сморщенных трико танцевали непристойные танцы, а мертвенно-бледный господин во фраке жонглировал какими-то сверкающими предметами.

В среду ходил на экскурсию, и должен сказать, что смотреть город с экскурсоводом не так уж плохо. Состояла экскурсия почти полностью из женщин (гувернанток, скорее всего); они задавали идиотские вопросы и, когда им что-то нравилось, издавали свистящие звуки. Экскурсовод попался знающий. Утром ходили в Ватикан. Сикстинская капелла меня разочаровала. Потолок великолепен, но Страшный суд утратил весь свой насыщенный цвет и перекрашен в блекло-голубой. Да и композиция оказалась не столь безупречной, как я ожидал. Огромные скопления фигур сильного впечатления не производят. После обеда – в Колизей, в катакомбы Святого Каликста и в церковь Святого Себастьяна за городской стеной. В тот же вечер переехал в мансарду в устрашающем пансионе «Nuova Roma» [165] . Впрочем, стоила комната всего 11 лир, так что жаловаться не приходится. Я бы уехал в тот же вечер, но не смог обналичить отцовский денежный перевод. Утром – на заутреню к Святому Петру, потом в Санта Мария Маджоре и Сан Джованни ин Латерано [166] . Денег было так мало, что ничего не клеилось. В десять сел в этот поезд и всю нескончаемую ночь просидел в купе в полном одиночестве, если не считать одного очень симпатичного итальянца. Сегодня утром подсели еще трое пассажиров – очень шумных. Осталось у меня всего 10 франков и бутылка «Виши».

Воскресенье, 20 февраля 1927 года

Последние дни почти полностью лишены смысла. Из Оксфорда позвонил какой-то человек и предложил 10 гиней, если я напишу рассказ в его сборник «Новый Декамерон».

В четверг на очень быстром и удобном поезде ездил в Лондон и шлялся по магазинам. В следующий четверг собираюсь поговорить с отцом Андерхиллом о том, чтобы стать священником. Вчера вечером напился. Забавно смотрятся рядом два последних предложения.

Минут через пять после того, как я записал эти слова, когда мы с Аттвеллом сидели у камина и, смеясь, вспоминали, как напились накануне, – внезапно в комнату ворвался Кроуфорд и в одно мгновение уволил нас обоих, оговорив, что Аттвелл проработает до конца семестра. По всей вероятности, донесла сестра-хозяйка [167] . День получился напряженный. Апуорд был со мной суров, но предупредителен, ученики же меня сторонились: боялись, как бы не увидели, что они со мной разговаривают. <…> Я поспешно сложил вещи, оставив книги – пришлют по почте, и тихонько, точно горничная, которую уличили в краже перчаток, улизнул. С вокзала позвонил родителям предупредить о своем неожиданном приезде. Ужин в окружении удрученных членов семьи.

Хэмпстед,

понедельник, 21 февраля 1927 года

Сегодня, 21-го числа, весь день провел в поисках работы; устал, обескуражен. Пустые хлопоты. Написал Эдмунду и Чарльзу прощальные письма. Пришло, мне кажется, время попробовать стать литератором.

Понедельник, 28 февраля 1927 года

<…> Ходили к некоей миссис Гуссенс; чернокожие гости (а они составляли большинство) весь вечер играли в покер, белые же напились и обыгрывали друг друга. На следующий день обедал с Клодом у Оттера. Обед получился пресмешной. В книге ситуация, когда незаконная дочь высокопоставленного старика принимает у него в доме своего чернокожего любовника и его чернокожую жену с ребенком, выглядит, прямо скажем, маловероятной. А между тем дело обстояло именно так.

Сегодня утром, в понедельник, в «Ассоциации будущей карьеры» мне сообщили, что директору школы в Ноттинг-Хилл на несколько недель требуется младший преподаватель. Я туда отправился и был принят на работу за 5 фунтов в неделю. Дышать стало легче, но работа, боюсь, никуда не годится.

Понедельник, 7 марта 1927 года

Школа в Ноттинг-Хилл совершенно ужасна. Все учителя говорят на кокни, сплевывают в камин и чешут у себя в промежности. У учеников коротко стриженные головы и подвязанные бечевкой очки в железной оправе. Ковыряют в носу и истошно кричат друг на друга – тоже на кокни. Первые три дня делать было решительно нечего – разве что «надзирать» за одним из учеников, который писал экзаменационную работу. В дальнейшем меня использовали в качестве репетитора.

В среду ходил с Энн на пьесу «Дракула», был у Гарольда Эктона [168] . В пятницу ходил на собеседование в «Дейли экспресс». Готовы взять меня в конце семестра на трехнедельный испытательный срок за 4 фунта в неделю. Не знаю, подойдет ли мне, но попробовать стоит.<…>