Шрифт:
Рассказал все, что узнал и подслушал:
– Ежели мы с вами попадем им в руки – смерть обоим. Я готов для вас, княгиня, помереть, но… вас мне жалко! Во цвете лет и… так зря… Не могу допустить. Вас тут предадут: враг есть у вас здесь тайный, Иуда-предатель в женском лице…
– Нас эвакуируют…
– А не поспеют?.. Видал я уж… знаю: каждому своя жизнь дорога. Забудут и бросят… А что тогда? К стенке!..
– Как же я могу бросить раненых?
– Все равно – ни их, ни себя не спасете. Я не могу допустить…
– Так что же делать?
– Возьмем узелки, да как стемнеет – и марш вместе…
Предложение Ермишки не оскорбило Вероники, а рассмешило ее. Ермишка предлагает ей побег вместе!..
– И куда же мы с вами пойдем? – улыбаясь, спросила Вероника.
– На шоссе, а там подсядем к кому-нибудь… Говорят, войска к Бахчисараю отступают… По всей линии… Может, и в поезд где-нибудь влезем…
Слухи поползли по всему поезду и внесли нервное состояние в души больных: красные тайно радовались и шептались, белые метались в постелях с широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас ожидания… Ермишка вел «двойную линию»: с красными был красный, с белыми – белый… И те, и другие считали его «своим». Только злобная сиделка не поддавалась Ермишкиной хитрости: она видела угодливость Ермишки перед «шпионкой и гадиной» и не раз называла Ермишку «барским холуем»… Этой злой бабы всего больше и боялся теперь Ермишка.
В тот же день вечером в санитарный поезд зашел вернувшийся с фронта подпоручик, когда-то вручивший Веронике через Ермишку букет роз, и попросил у него свидания с Вероникой Владимировной.
– А как сказать? По какому делу? – подозрительно спросил Ермишка.
Но тут появилась в коридоре сама Вероника, и подпоручик, сделавши под козырек, попросил у нее аудиенции.
– Хочу поговорить с вами наедине… по одному важному делу…
– Прошу вас…
Ушли в купе и заперлись. Влюбленный подпоручик выдал Веронике «военную тайну»: положение настолько угрожающе, что… Конечно, только ей он решается раскрыть эту тайну. Иначе создастся паника, которая испортит дело эвакуации. Но лично он, подпоручик, знает положение и не верит в возможность правильной эвакуации… И вот решил спасти ее…
– Меня?
– Да.
– А раненые?
– Едва ли удастся их вывезти… Что же делать? Надо спасти хотя бы тех, кого можно… У меня две лошади, и одну из них я могу отдать вам.
– Но неужели нас бросят?
– В такие моменты все может случиться. Пути загромождены. Солдаты не дадут сесть, и вообще…
Ермишка оставался в коридоре и ждал. Ревность и любопытство терзали его душу. Почему они заперлись и так надолго? Что-то тут дело нечисто… Любовник, тайный. Не иначе. У них, у господ, скрывают любовь от людей, если невенчанные. Дождался, пока не отперлась дверь купе. Подпоручик вышел с «выражением на лице», улыбается, а сам весь красный. Она провожать вышла. Ручку дала поцеловать.
– Так помните, что у вас есть друзья, которые вас не… забудут! – сказал подпоручик, а она ему улыбнулась и головкой несколько раз…
Немного погодя Ермишка заглянул в купе:
– Интересный разговорец, княгиня, имели?
Вероника вскинула изумленные глаза. Хотела рассердиться, но раздумала. Усмехнулась и сказала:
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Все это было вечером, а ночью началась спешная суетливая эвакуация, похожая больше на паническое бегство… Ночные небеса обагрились заревом пожаров: жгли хлеб и склады с амуницией, которых не успели вывезти.
В городе шла стрельба. Грабили и громили магазины и лавки. Убивали буржуев и пролетариев-большевиков. «Работали» и белые, и местные красные. И опять был ужас и безумие торжествующего «Зверя из бездны»… Забыли про санитарный поезд № 5. Он стоял в тупике, и не было никакой надежды, что о нем вспомнят. Одни торжествовали, другие сжались от ужаса, некоторые плакали и проклинали бросивших. «Красная сиделка» уже чувствовала себя комендантом поезда и не скрывала более своего отношения к княгине и «ее холопу» Ермишке…
– Арестовать их надо, товарищи! Но у Ермишки был наган, а «товарищи» были раненые и искалеченные…
Красный отблеск зарева прыгал в окнах поезда, доносился из города глухой гул погрома, а со станции – крики, грохот поездов, сумятица солдатской погрузки. В багряных потемках метались силуэты человеческих фигур, слышался и плач, и хохот, и проклятия. А где-то надоедливо пищала гармоника, и слышалась пьяная нестройная солдатская песня…
– Сестрица! Он обманул вас… Покуда не поздно – бежать нам надо. Драгоценная вы моя! Позвольте вас спасти!
– Идите. Я вас не держу…
– Не могу я уйти…
В этот момент к поезду подъехала парная таратайка. Взволнованный подпоручик вбежал в купе. Увидал плачущую Веронику, Ермишку, тянувшего ее за руку.
– Не желают они уходить, Ваше благородие. А я их желаю спасти…
Почти насильно вытянули вдвоем Веронику из поезда и впихнули в таратайку. Ермишка вскочил на облучок к солдату-кучеру. С поезда кричала сиделка: «Товарищи! Арестовать надо».
Ермишка выстрелил из нагана в воздух, и таратайка рванулась и покатилась в трепетном кровавом отблеске страшного зарева…