— Средиземное.

— С-р-е-д…

— Это легко, дальше давай.

— и-з…

— Дальше.

Лайам есть Лайам, он уже и сам приготовился ошибиться. Обычно он сидел за моей спиной или в боковом ряду около вешалок, но во вторник вдруг получил десять из десяти по арифметике и сидел впереди меня и Иэна Макэвоя. Я получил всего-то шесть из десяти, потому что Ричард Шилс не дал списать. Ну, да я его размазал по стенке потом.

— е-м-е-н-ное…

— Неправильно. Ты червяк. Кто ты?

— Червяк, сэр.

— Теперь правильно, — сказал Хенно, — Безобр-разие! — и отметил ошибку Лайама в своем кондуите.

По пятницам Хеннесси не только пересаживал нас по-новому, но ещё и порол: для аппетита, как сам усмехался. Не люблю, мол, постного, рыба в горло не лезет, пока не пропишу вам горячих. Ошибка — удар. А ремень он вымачивал в уксусе целые летние каникулы.

Теперь Кевин, за ним Макэвой.

— С-р-е — бормотал Кевин, — д-и-з-е…

— Так-так…

— м-н-е-е…

— Безобр-разие! Мистер Макэвой.

Но мистер Макэвой дрых без задних ног. Кевин, сидевший с ним за одной партой, позже клялся и божился, что Иэн улыбался во сне.

— Бабу во сне видит, — прошептал Джеймс О'Киф.

Хенно вскочил и вытаращил зенки на Иэна Макэвоя, через голову Лайама, который сразу же пригнулся от ужаса.

— Он, сэр, уснул, — стал объяснять Кевин, — Разрешите, сэр, разбудить?

— Нет, ни в коем случае, — сказал Хенно шёпотом и приложил палец к губам, призывая к тишине.

Мы заёрзали, зашушукались. Хенно осторожно подкрался к Иэну Макэвою. Мы наблюдали за учителем во все глаза — он явно не был настроен на шутки.

— Мис-тер Макэвой!!

Ничуть было не смешно; совсем не хотелось смеяться. Волна воздуха коснулась меня: это рука Хенно взлетела и со всей силы хлопнула Иэна Макэвоя по шее. Иэн Макэвой проснулся, ахнул и застонал страшным голосом. Я не мог глянуть в его сторону, смотрел лишь на Кевина. Он был бледен и так стиснул зубы, что нижняя губа задралась выше верхней.

Хеннесси предупреждал нас, что по пятницам ему не попадайся. А если, боясь наказания, мы прогуливали в пятницу уроки, оно поджидало нас в понедельник: в двойном размере.

Все парты во всех классах пахли одинаково. Если парта стояла у окна, то на неё падало солнце, и она выгорала, становилась светлее. Парты нам поставили новомодные, а не такие, у которых крышка на шарнирах: поднимаешь, а там место для книжек. Крышки наших парт поднималась, а внизу была устроена особая полочка для книг и сумок. Специальная канавка для ручек, ямка для чернильницы. Можно катать ручку вверх-вниз. Мы катали, но под страхом порки, поскольку Хенно терпеть не мог звук катящейся ручки.

Джеймс О'Киф однажды выпил чернила.

Чтобы вставать, когда велят, приходилось поднимать за собой сиденье, и при этом запрещалось шуметь. Если стучали в дверь и входил учитель, или мистер Финнукан, наш директор, или отец Молони, мы должны были встать.

— Dia duit, [11] — сказали мы хором.

Хенно поднял руку ладонью кверху, точно показывая нам что-то, и по этому знаку мы сказали хором.

Мы сидели за партами попарно. Если сосед спереди выходил к доске или в leithreas [12] , то сзади на ногах виднелась красная полоса — след от сиденья.

Пришлось спускаться к родителям. Синдбад знай ревел и при этом гудел как поезд. Заткнуться не мог.

— Утихни, а то разорву тебя на части.

Удивительно, как только они не слышат этих воплей. Свет в прихожей погасили, а надо бы, чтоб горел. Я спустился, встал под лестницей. Линолеум холодил ноги. Прислушался: Синдбад ревел благим матом.

Как же я любил его подставлять, особенно так — прикидываясь, что помогаю, забочусь.

Маманя с папаней вместе смотрели кино про ковбоев, и папаня даже не притворялся, что читает газету.

— Фрэнсис плачет.

Маманя посмотрела на папаню.

— Вообще не замолкает.

Переглянулись; маманя поднялась. Сто лет распрямляла поясницу.

— Он всю ночь стонал…

— Иди в спальню, Патрик, ложись.

Я пошёл впереди, обернулся там, где совсем стемнело — идёт ли маманя? Не забыла ли про нас? И вот уже стою у Синдбадова изголовья.

— Маманя идёт.

Эх, лучше бы папаня пошёл. Маманя будет с ним, с болящим, ворковать, даже, чего доброго, обнимет. Но меня это не обескуражило: пропала всякая охота доставать мелкого, кроме того, я замёрз.