Как я хотел продолжить разговор, как умирал от желания рассуждать с Чарлзом Ливи дальше, до самого звонка! Но что бы такого дельного сказать? Я перебирал одно, другое, ничего умного в башку не шло. Тут на дворе появился Кевин и стал оглядываться. Он нас не видел. Тьфу, кретин, всё испортил. В ту минуту я ненавидел Кевина.

Тут у меня в мозгу сложилось то, что так долго не складывалось, и облегчение пришло раньше мысли.

— Вылез, долбоёб хуев, — сказал я.

Чарлз Ливи покосился на меня.

— Да Конвей вылез, — сказал я, и для уверенности добавил, — Кевин.

Чарлз Ливи не ответил ничего. Погасил своё ядовитое зелье, убрал обратно в пачку. Спрятал пачку в карман. Она квадратно оттопыривала его брюки.

Начало было положено, и мне полегчало. Я смотрел на Кевина, нимало не расстраиваясь, хотя не без страха. Зато теперь я один. Всё сбылось по-моему.

Чарлз Ливи уходил прочь от школы. Даже ранца не захватил. Прогуливал и плевал на то, что прогуливает. Я побоялся пойти с ним. Нельзя же так: раз, и переменился. Учителя придут, родители застанут, холодно к тому же. Нет, прогулять я не мог. Так или иначе, а домашка-то сделана. Не пускать же её насмарку?

Я поднялся и отошёл от сарая, чтобы Кевин меня заметил. Пришлось притворяться, что он мне ещё друг. Вот завтра возьму и пойду прогуливать. Возьму и пойду. На целый день. Никому не скажу, подожду, пока сами догадаются, спросят. Вообще нечего с ними откровенничать. Сам, без сопливых справлюсь.

Я составил список.

Деньги, еда, одежда — это самое необходимое. Денег не было ни гроша. Деньги, которые мне подарили к первому причастию, лежали на сберегательной книжке, которая хранилась у мамани. Вот подрастёшь, мол, и тогда. А что тогда? Одежду купят? Учебники? Я и видел-то эту сберегательную книжку один раз.

— Можно я её спрячу?

— Да, конечно.

Три страницы марок. Каждая марка — шиллинг. Одна страница, правда, неполная. Даже не вспомнить, сколько стоит всё это вместе. Наверное, порядком. Хватит на первое время. Все родственники, все соседи какую ни на есть денежку подарили. Дядя Эдди, и тот вручил три пенса. Итак, боевое задание — добыть сберегательную книжку.

Еда — дело плёвое, ведь есть же консервы. В вакуумной упаковке, значит, хватит надолго и не испортятся. Порченые они, только когда сильно вздулись. Совсем сильно. Мы всей семьёй ели слегка вздутые консервы, и ничего, живы. Я надеялся, что отравлюсь и тем самым докажу папане — консервы не годятся, но даже в туалет бегал не чаще обычного. Самое лучшее — бобы: питательные, вкусные. Но нужна открывашка. Нашу открывашку не унесёшь, она вделана в стену. Значит, спереть у Тутси. Одну уже украли, но не для того, чтобы банки открывать, а для того, чтобы торжественно похоронить. Хуже того, я не научился пока открывать банки. И они тяжеленные.

Случилась ещё одна драка, большая и шумная. Оба выбежали из дома, папаня вперёд, маманя за ним. Он убегает, она его нагоняет. Опять кричала. «Изо рта воняет» или что-то наподобие. Я даже не встречал его, когда он вернулся. В окно видел — и довольно. Поорали; он опять ушёл. Вернулся поздно. Мы уже легли. Скрипнула дверь. Внизу снова всё успокоилось.

— Слыхал?

Синдбад не отвечал. Может, и правда не слыхал. Может быть, он выбирает, что слышать, а что не слышать. Но я-то слыхал! Ждал, когда он вернётся. Ждал, когда она спустится. Похоже, на этот раз она его ударила.

Захвачу пару банок, потом докуплю. Яблоками запасусь, а апельсины брать не стану, они раздавятся. Фрукты приносят пользу. Нет смысла тащить то, что не сумеешь приготовить. Наделаю сэндвичей, заверну их в фольгу. Ни разу не пробовал холодных бобов. Соус солью аккуратненько.

Как было гадко, когда маманя кричала. Крик ей не шёл, не вязался с её обликом.

Хорошо бы пообедать перед уходом.

Последнее — одежда. Всё на себе, плюс перемена белья и ветровка. Не забыть пристегнуть к ветровке капюшон. Большинство беглецов забывают захватить бельё и носки на смену. Я внёс в список и то, и другое. Но где маманя их держит? В сушильном шкафу, а впрочем, не уверен. Каждое воскресенье у нас на постелях лежит чистое бельё, точно Санта-Клаус его приносит. А в субботу, когда моем голову, то прикрываем лицо старым бельём, чтобы мыло в глаза не угодило.

Он вернулся гораздо позже. Эхо шагов, скрип задней двери. Я слушал, слушал. Телевизор был включён. Маманя сидела в гостиной. Он поболтался на кухне, то ли чай заваривал, то ли просто хотел, чтобы маманя обратила внимание; я так понял, потому что он что-то громко уронил. Она не вышла из гостиной. Он замер. Затем я расслышал скрип лестницы; папаня всегда наступал на скрипучую ступеньку. Опять пискнула та же половица — значит, возвращается. Дверь в гостиную заскрипела по линолеуму порога. Я ждал и напряжённо прислушивался.

Я сглотнул. Голова с усилием приподнялась с подушки, точно противодействуя кому-то, кто давил, душил меня за глотку. Снова сглотнул, и горло сразу заболело. Водички бы… Я прислушивался к их голосам, пытаясь разобрать их за бормотаньем телевизора. Подойти поближе я не мог; оставалось вслушиваться, лёжа в постели. Но ничего было не разобрать: телевизор включили погромче. Или только так казалось?

Сколько я прождал, не помню.

Винить следовало обоих. Танго танцевать нужны двое. Не трое: мне места не было, и ничего поделать я не мог. Не знал я, как удержать их от драки. Только молился, ревел и не спал ночами, чтобы увериться: додрались, спать легли. Но удержать их разве я мог? Я ничего не понимал. И при всём желании не понял бы. Что давало мне это вслушивание, эта вечная бессонница, какую выгоду — почём я знал? В общем, я был идиот.