— О, ну ладно, — рассеянно произнёс Харвелл. У него только что возникла обеспокоившая его мысль: «Это подорвёт бизнес. Пьеса «Веселей, Эдуард!» должна была пойти в следующий четверг, и внезапно он осознал, что в данных обстоятельствах драматург не мог бы выбрать более неподходящего названия. [67]

— Лучше бы не приезжал. Хотя городок не подходит отцу, ты же знаешь.

— Ну, — протянул Харвелл с некоторой тревогой, — он прекрасно проводит там время, что пошло не так? Должно быть, старине там скучновато, в этом Бичингтоне. Он может, — Харвелл попробовал подыскать безвредное и достойное занятие, — он может помочь тебе выбрать платья. Ему это понравится.

Это было верно. Не было ничего, чем мистер Уоррен наслаждался больше, чем иллюзией траты денег, которыми больше не обладал.

— Ненавижу носить чёрное, — сказала Розамунда.

— Ты? Но ты в нём выглядишь прекрасно. Я часто задавался вопросом, почему ты перестала его носить. В первый раз, когда я увидел тебя, ты была в чёрном.

— Да. Я всегда показывала чёрные модели, — гримаса отвращения исказила её лицо, но Харвелл, занятый поиском галстука, этого не заметил.

— Я всегда хотел вновь увидеть тебя снова в чёрном. Ты была похожа на венецианский портрет.

— Как это мило со стороны бедного короля — умереть и позволить тебе удовлетворить давнее желание. Но, так или иначе, всё это совершенно ужасно.

— Да, знаю. — Харвелл смутно сознавал, что не сказал подобающих слов, но мозг его был словно в спячке, и он не мог пробудиться, даже чтобы справиться с этой внутренней проблемой посреди национальной катастрофы, которая создала чрезвычайную ситуацию в делах. — Нужно делать то же, что делают другие люди.

Зазвонил телефон, и он схватил трубку. Конечно, это был Ленстер, голос которого звучал как набат.

— Да… да, старина… да, знаю… я уже думал об этом… Да, хорошо, не надо паниковать…

Пока он разговаривал по телефону, сидя на краю кровати, она лежала и наблюдала за ним, в сотый раз задаваясь вопросом, что же в нём так очаровывало и волновало, что она всегда мучилась в нетерпении, если он уделял своё внимание кому-нибудь или чему-нибудь, но не ей. Он был крупным, довольно сухощавым, хотя не неуклюжим. Она видела игру его крепких плечевых мускулов под рубашкой, когда он вытянул руку, чтобы погасить сигарету в пепельнице, лежащей на телефонном столике около неё. У его густых тёмных волос, строго подровненных и тщательно уложенных, была упрямая тенденция завиваться над пробором; его беспокойство по этому поводу ежедневно её смешило. Его руки, как и голос, были властными; то, что они вынуждены безуспешно бороться с этим мелким пустячком, заставляло её испытывать тайную радость: это был протест слабого против сильного. Сейчас он решительно убеждал администратора, который, если судить по эту сторону беседы, просто паниковал. Над мужем витал аромат власти, смешиваясь с мужским ароматом туалетной воды и крема для бритья. Именно это — его чисто и однозначно мужское — она и обожала, и ненавидела одновременно: он владел её чувствами и в то же самое время приводил её в бешенство своим непомерным мужским высокомерием. Он был настолько уверен во всём, включая её, что она ощущала постоянное желание уязвить его, просто чтобы напомнить, что она здесь, и чтобы её заметили. Конечно, она всегда могла поставить его на колени, отказав в доступе к себе, но триумф длился недолго. Она всегда уступала слишком быстро, жертва собственного влечения. Вчера он переживал за неё. Этим утром лишь внешние события, мужской деловой мир были способны внести тревогу в его голос.

— Хорошо, хорошо, — успокаивал он телефонную трубку. — Я немедленно приеду. — Он повернулся к жене: — Мне придётся поехать в театр. Ленстер потерял голову. Как всегда. — Он одним махом приклеил всей театральной братии ярлык мятущейся нерешительности. — Нет смысла трястись. Нужно наметить свою линию и придерживаться её.

— Значит встретимся за ланчем?

Он покачал головой:

— Они хотят, чтобы я приехал в Сити в час и встретился с Бракнлоу. Он вошёл со мной в долю пополам, а сейчас в подвешенном состоянии, думая, что наблюдает, как его с трудом заработанные доллары исчезают коту под хвост. Не удивлюсь, если он прав, но в этом бизнесе приходится рисковать. Я должен буду попытаться вселить в него уверенность… О, проклятье! Мы же должны были встретиться за ланчем, не так ли? Жаль, любимая. Сделаем это в другой день. Кто-то же должен успокоить эту компанию.

Он светил ярко — её звезда, — обращаясь с деньгами и мужчинами с небрежной уверенностью.

— Неважно. Я позвоню Клоду Амери.

Клод был очевидным выбором, надёжной картой для захода. Ей стоило лишь свистнуть, и Клод отменит встречу с богатым актёром-режиссёром. Но было чрезвычайно трудно разговаривать о Клоде.

— Да, хорошая мысль. Почему нет? Он, кажется, не у дел.

— Клод всегда готов бросить все дела ради меня.

— Не сомневаюсь, — сказал Харвелл, вставая и возобновляя поиски галстука. — Не то, чтобы я думал, будто ему есть, что бросать. Он рассчитывает, что ты станешь просить меня поддержать его паршивую пьесу. Этот номер не пройдёт. Но нет никакого вреда в том, чтобы он тебя развлёк.

Как трогательно, как невыносимо слепы могут быть мужчины! Сирена улыбнулась лёгкой, тайной и провоцирующей улыбкой. К сожалению, она пропала впустую, поскольку Одиссей нашёл галстук и сейчас завязывал его, задрав подбородок.

— Это хорошая пьеса, Лоуренс. Ты прочитал её?

— Моё дорогое дитя, Амери не смог бы написать прибыльную пьесу, даже если бы от этого зависела его жизнь. У него кишка тонка. Он может говорить достаточно быстро, но знает, что я не стану его слушать. Пусть он выпустит на тебе пар, благослови Господь его маленькое сердечко. Не знаю, как у тебя хватает терпения с этой безвольной молодёжью. Что это? Неутолённый материнский инстинкт?

Она сказала «Ничто подобного!» с б'oльшим чувством, чем требовали обстоятельства, и с удовольствием заметила, как он покраснел.

— Я не это имел в виду, — сказал он кротко.

— Если хочешь начать всё с начала, то уж начинай открыто. Ненавижу намёки.

— Не собирался делать ничего подобного. Ты прекрасно знаешь, что я хотел бы, Розамунда, но если ты не разделяешь этих чувств, спорить бесполезно.

— Ты всегда говоришь так, как будто я жестокая и эгоистичная, Лоуренс. Это не так. Конечно, я пожертвую собой в любом случае. Но разве ты не понимаешь?