Шрифт:
Лоцман подходит к капитану, спрашивает тихо:
– Капитан, у вас есть рулевой поопытнее?
– А этот?
– Слишком старается.
– Поищем.
Капитан включает трансляцию и вызывает в рубку другого рулевого, юношу меланхолического, с созерцательными наклонностями. Он принимает штурвал и глядит не на картушку компаса, а вперед, будто дорога судна нарисована на воде красной линией. Порой позволяет себе скосить глаза на берега.
– Этот годится, - одобряет лоцман по прошествии некоторого времени.
Навстречу, с моря, тоже идут суда. Приходится сбавлять ход и
прижиматься к самой бровке канала. На малом ходу рулевое управление работает скверно, капитан чувствует, что необъезженному судну хочется пошататься от бровки к бровке, но меланхолический юноша творит чудо и заставляет три тысячи двести тонн плыть по ниточке, одному ему видимой на воде.
– Этот годится, - повторяет лоцман, ласково глядя на рулевого.
Канал расширяется, впереди показывается приподнятое над молами
море. Оно темно-синее, с серебряной каемкой, отделяющей его от неба. Судно выходит за молы и становится на якорь против белоснежного домика лоцманской станции. Сейчас оттуда придет катер. Капитан с лоцманом спускаются в каюту. Старик взмок от трехчасового внутреннего напряжения, он коричнево-бледен и глубоко дышит. Капитан ставит на стол коньяк и неведомо откуда взявшиеся в каюте апельсины (впрочем, капитан догадывается откуда). Он предлагает лоцману подкрепиться.
– Где-то я вас видел, капитан, - произносит лоцман, подкрепившись.
– Очень знакомо ваше лицо.
Капитан заполняет параграфы лоцманской квитанции. В параграфе девятнадцатом благодарит за отличную проводку, расписывается.
– В пятьдесят четвертом году я на «Вулкане» под вашими знаменами плавал, Митрофан Саввич, - говорит капитан.
– Да, да, да...
– вспоминает лоцман. Пальцы его, разламывающие апельсин, начинают дрожать.
Заходит матрос и докладывает, что подан лоцманский катер.
– Строптивым были матросом, помню, как же...- бормочет старик, пряча квитанцию во внутренний карман кителя.
– Помнится, я вас даже списать хотел. Да пожалел. Лихость ваша мне импонировала... Помню, как же...
– Истинно так, - улыбается капитан и берет лоцмана под руку.
Уже болтаясь за бортом на штормтрапе, старик спрашивает:
– Какой черт занес вас в перегонную контору? Моряцкая ли это работа?
– Судьба, - улыбается капитан.
– Я и в штурманах оказался строптивым. Счастливо оставаться, Митрофан Саввич. Спасибо за проводку!
Улыбаясь, он поднимается в рубку, командует сниматься с якоря.
10
Южнее Гогланда образовалась ледовая перемычка, и Овцын решил отстояться на Таллинском рейде. Когда закончили постановку на якорь, до конца Первого мая оставалось еще два часа. Кок Алексей Гаврилы успел покормить команду праздничным ужином - с салатами, пирожными и всем, что полагается, кроме вина. Вместо него была газированная вода с вареньем. Радист наладил музыку, ужин прошел весело, настроение было бодрое и приподнятое. По очереди танцевали с Ксенией, пока в полночь не пришел старпом с вахты. Марат Петрович узурпировал буфетчицу и танцевал с ней все танцы подряд, позабыв о стоящей на столе вкусной еде, о приличиях и о том, что в восемь утра ему опять на вахту. Овцын время от времени выходил наверх. Чувствовалась близость льда. С норд-оста наплывал холодный туман.
Утром к борту подбежал юркий портовый буксирчик с репортером Эстонского радио. На репортере висел магнитофон, который он потом долго налаживал в рубке. Скучающий старпом дал интервью. Он наплел небылиц про штормы на Южной Балтике, досочинил к проделанной работе пару ярких, мужественных поступков и рассказал, какие кошмарные трудности ожидают «Кутузова» в арктических морях. Довольный репортер, смотав свой магнитофон, долго жал старпому руку.
Передача прошла во время ужина. Радист включил Эстонское радио в трансляцию, и салон подрагивал от дружного хохота.
– Вы мелкий шкодник, старпом, - сказал Овцын.
– В двадцать семь лет пора стать серьезнее.
– Пустяки, - сказал Марат Петрович.
– Кому от этого худо? Мы повеселились. А слушателям приятно и радостно, что по родной Балтике плавают такие мужественные и умелые люди.
– Ложь всегда безнравственна, - сказал Овцын.
– А вы забыли, как сами в Прегеле «преодолевали силу течения»? Я
понимаю, что вы так не говорили, но могли бы дать опровержение.
– Уел, змей...
– усмехнулся Овцын.