– Да...
– произнес Згурский.
– С такой площадки, как самоходная баржа, стихия выглядела бы колоритнее, чем с комфортабельного теплохода. Даже не знаю, как решить... Почему вы молчите?

– Я сказал достаточно, - ответил Овцын, продолжая злиться.

Этот долговязый перебирает суда, как скупая домохозяйка скумбрию па одесском базаре. Что он знает о стихии? Арктическая стихия и с океанскими судами, снабженными дополнительным поясом обшивки, обращается, как с папиросными коробками. Сжатие - и парохода нет. Команда сидит у полыньи на чемоданах. Капитан упаковывает в непромокаемую бумагу судовые документы. Закоренелый пройдоха-боцман придумывает, какое у него в каюте имелось ценное личное имущество. За него заплатят страховку. А этот костлявый еще опасается, что ему не хватит колорита...

Овцын поднялся, прошел по каюте, постучал ногтем по стеклу барометра. Стрелка сдвинулась на два деления вверх. «Хорошо», - подумал Овцын.

– Не знаю, как быть, - сказал Згурский.
– Что вы посоветуете, Иван Андреевич?

Овцын посмотрел в его цепкие глаза, пожал плечами.

– Что я понимаю в вашем кино? Если бы вы спросили меня, в какой парикмахерской вам лучше побриться, я бы посоветовал.

Згурский раскрыл было рот, но Эра не дала ему сказать, заговорила

сама:

– Иван Андреевич, не надо сердиться. Я уже жалею, что начала этот разговор. Простите меня. Я никогда не была к Арктике и не знаю, как лучше, а как хуже. Мне что-то представляется, вот я и болтаю. Я понимаю, что никогда так не бывает, как представляется. Не сердитесь, я вас прошу.

Овцын улыбнулся.

– Если бы я думал, что ваша работа пойдет успешнее на другом судне, я бы немедленно назвал номер причала, у которого оно будет ошвартовано, -сказал он.

– Конечно, мы пойдем с вами, - решила Эра.
– Нам просто повезло, что мы пойдем на «Кутузове».

– Ну, ну, не улучшайте, - мягко сказал Овцын.
– «Кутузов» и без того отличный теплоход. Не надо посыпать его сахаром.

После Охтенского моста Овцын послал старпома спать. Сам он простоял на мостике всю ночь, пока «Кутузов» не вышел в просторную Ладогу. Разрушенный Шлиссельбургский замок скрылся за кормой. Под самым бортом высунул из воды усатую морду тюлень, похожий на отставного николаевского жандарма. Овцын швырнул в него погасшую сигарету. Когда снова пришел старпом, он сдал место и спустился в каюту. Снял китель, пошел умываться. После ночи, проведенной на мостике, теплая вода разморила, и он вышел из ванной со слипающимися глазами.

Ксения расставляла на столе чай и булочки. Он не удивился. Скорее удивился бы, не окажись здесь Ксении с чаем. Он запахнул пижамную куртку и сел к столу.

– Садитесь и вы, Ксана, - сказал он.
– Бог с ней, с дистанцией. Чванство это, а не дистанция.

Она села, налила чаю в две чашки, сказала:

– Вот и началось наше плавание.

Овцын покачал головой:

– Это семечки. Плавание начнется за Архангельском.

– Кто вас провожал? Жена?
– спросила Ксения.

Овцыну представилась Марина, недвижимо стоящая на набережной. Пустота в душе щемила. Они расстались спокойно и навсегда. К лучшему ли это? Не будешь ли потом колотиться головой о мебель, вспоминая, что было? Нет, к лучшему. Восемь месяцев громоздили какое-то здание, складывали камни. Камни так и остались камнями, здания не получилось. Чем их там скрепляют, эти камни, цементом, что ли? Цемента не нашлось. Рассыпались камни.

– Нет, - ответил он Ксении.
– Не хотят за меня девушки замуж.

– Это, наверное, вы не хотите, сказала она.
– Девушки потом не хотят, когда почувствуют.

– Мэй би, как говорят ваши любимые англичане, - согласился Овцын.
– Девушки умеют чувствовать и смотреть в будущее.

Он взял тонкую руку, стал перебирать тонкие, вздрагивающие пальцы. «добрая и ласковая рука, она так много для меня делает, а я никогда не сказа ей простого спасибо. Не потому, что я не замечал, а потому, что моя глупая гордость не позволяет замечать, что я получаю подарки, за которые не в силах отдарить. И я не замечал их. Принимать все равно приходилось, с этой Ксенией ничего не поделаешь. Спасибо тебе, рука. Ты настоящая и человеческая».

– Будет, - сказала Ксения. Она забрала руку.
– Не расстраивайте меня. Я женщина, могу заплакать.

– Плакать надо мне, - сказал он.

– Вам надо спать, - посоветовала Ксения.
– Вы устали, нервы напряжены. Вот вас и покусывает совесть.

– Верно, - сказал Овцын.
– Вы дьявольски проницательны! Ксана, скажите, вы в самом деле... Впрочем, ладно. Не говорите.

– Ложитесь спать, Иван Андреевич, - сказала она.
– Я пойду, а то отнимаю у вас время своей болтовней.

Она стала собирать посуду.

– Нет, мне легко с вами, Ксана. Не уходите, - попросил он.
– И

болтайте, что хотите.

– Хорошо, я отнесу посуду и приду. Вы ложитесь.

Она ушла, а он разделся и лег в постель. Далеко глубине судна шумели машины, их мерный рокот баюкал, словно колыбельная. Он почти уснул уже, когда почувствовал, что рядом стоит Ксения.

– Сядьте, Ксана, - сказал он.
– Мы в самом деле плывем.

– Разве вы не спите?
– спросила она и села.