– Как муха! Ты как следует, не бойся.

Стиснув зубы. Женя со всей силы ткнул Антона в грудь… В груди у Тошки только ахнуло, как в бочке.

– Силенка имеется, – одобрил Антон, – а бьешь по-девчачьи. Кулак надо вот как складывать.

И Антон поднес к носу Карасика свой огромный кулак, медленно поворачивая его, как на вертеле.

– Во, видал? Тяп – и ваших нет.

Прохожие, опасливо косясь, сторонкой обходили разбушевавшихся приятелей. От возни оба разгорячились. Антон распахнул бушлат на крутой и просторной груди.

– Здтрово это, что мы вот опять оба два…

Но вдруг Карасик пошатнулся. Его словно ветром снесло вбок, и он схватился за выступ дома. На позеленевшем лице резко выступили дымчатые круги под глазами.

– Что? – Антон испуганно и заботливо нагнулся к нему. – Ты что, Женя?

– Ничего, пройдет… – бормотал Карасик.

Но Антон перевидел на своем веку достаточно голодающих и знал, как они выглядят.

– Что же ты. Женя, мне не скажешь? – проговорил он с укоризной. – А я, дурной, развозился здесь. Э!.. – И, окончательно расстроившись, он с силой ударил себя кулаком в голову:

– Аида к нам! У меня паек… И я тебя к столовке прикреплю.

Поев в столовке маисовой каши и выпив какао со сгущенным молоком, Карасик пресытился.

– Э, плохой с тебя едок, – сказал Антон. – Я тебе на два своих талона набрал. Придется мне передним числом напитаться.

Он аккуратно доел все, что было на тарелках. Собрал со стола хлебные крошки в ладонь и тоже отправил их в рот. За едой разговорились. Выяснилось, что Антон работает сейчас по судоремонту. Революция требовала, чтобы пароходы не только забирались, но я починялись.

Поев, Карасик воспрянул и заторопился.

– Куда? – огорчился Антон. – А я хотел с тобой в цирк сегодня: на борьбу, там чемпионат.

– Нет, мне надо, – уклончиво бормотал Карасик.

– С кем это? – понимающе подмигнул Антон. – Молодец Карась! Познакомь когда-нибудь. Иди, иди…

– Да нет, честное слово!

– Да ладно, ладно уж… чувствую.

Пришлось Карасику сознаться, что он ищет славы не только в живописи, но пробует себя также по части изящной словесности. Он писал стихи. Сегодня его ждали в литературном подвальчике «Фиоловая вобла». Там проводились диспуты, литературные суды, поэтические рауты.

– Ладно, – решил Кандидов, – и я с тобой.

Карасик испугался. Куда такого кита в тесный садок для воблы?

– Нельзя, – сказал он.

– Что за петрушка? Что это значит – нельзя?.. Нет такого места теперь, куда нельзя. А если есть, так надо быстренько в Чека заявить: раз, два – и будь здоров!

«Фиоловая вобла» помещалась в нетопленном подвальчике на бывшей Немецкой, ныне улице Республики. Некогда здесь была шашлычная. Теперь стены были испещрены угловатой кабалистикой, оранжевыми угольниками, зелеными кубами, серебряными спиралями и параллелограммами, рыжими кругами, пересеченными пучком прямых линий.

Антон долго смотрел на картину, висевшую у входа, Картина должна была изображать скрипача. Из невообразимой и пестрой неразберихи торчал настоящий смычок, деревянный, с белым конским волосом. А в левом углу, у самой рамы, была вделана в холст электрическая лампочка. Очевидно, по случаю сбора лампа горела.

Скоро пришли два недоедающих, худых актера из ТЭПа – Театра эксцентрических представлений. За ними, держась около стен, пачкаясь клеевой краской, вошли пятеро застенчивых, но старавшихся казаться бывалыми, молодых людей из частного кружка «Эго – я, влетающий, или прыжок в бесконечность». Потом набились какие-то дамы в пенсне и капорах. Пришел и сел в стороне нечесаный старик профессорского вида в золотых очках. Явилась мужеподобная, коренастая, коротко стриженная девица в папахе и громыхающих сапогах, одетая, как ей, видно, казалось, «под комиссара».

Она размашисто подошла к Антону и хриплым басом спросила:

– Свернуть есть?

Оробевший Антон дал ей закурить.

– Будем знакомы! – сказала она и сплюнула. – Василиса Бурундук. Прозу работаете или стихи?

– Я так… тут, сбоку-припеку, – сознался Антон.

Все сидели в шапках, шинелях, шубах, кто в валенках, кто в солдатских обмотках и толстых американских ботинках.

– Господа, пора бы уже, – сказала дама в вязаном капоре.

Услышав «господа», Антон качнулся и хотел было уже что-то сказать, но Карасик молитвенно сложил ладони, и Антон смирился. Председатель, в стеганых ватных штанах, в красных высоких шнурованных ботинках и в пиджаке с шелковыми лацканами – реверами, поднялся на эстраду. Он снял шапку, пригладил волосы, зачесанные от левого уха через лысину направо.

– Сегодня мы, – произнес он необычайно отчетливо, как конферансье, – собрались, чтобы заслушать творческие опусы наших собратьев. Первой выступает со своими стихами наша подруга по лире Василиса Бурундук.

Василиса шагнула на шаткую эстраду. Доски заскрипели под ее сапожищами. Она вынула изо рта цигарку, метко плюнула на нее и отбросила в сторону.

– «Беатриче, или Ведьма на кресте», – возвестила она и заломила папаху.

У нее был голос парохода общества «Русь» и замашки брандмейстера.