По краю откоса шли четыре захмелевших цыгана, неправдоподобно живописные. Они шли, обнявшись, к взвозу. Шаровары черного бархата были на них. Скрипели сапоги на неверных ногах. Белые рубахи были выпущены из-под ковровых жилеток. Смоляные бороды горели зеленым, бронзовым огнем, курчавые волосы над медными шеями искрились радужным блеском, прохваченные лучами низкого солнца. Жгучий цыганский глаз косил по сторонам. Воздух вокруг них был оранжевый, плотный, как на старых картинах.

– Фу ты, черт! – залюбовался Антон. – Знатно ступают, фасону сколько. Вот вольная жизнь!

– Завидуешь? – колко спросил Карасик.

– Причем тут завидуешь, полюбоваться нельзя?

Он помолчал.

– А если и завидую, так что? – спросил он. – Я в душе сам, может, шатущий. Отцов дед цыганил, с табором ходил. Симпатия там у него, что ли, завелась. Фамилию даже новую взял. Вот наша фамилия и пошла чудная такая.

Но все это – и тона, положенные на стены закатом, и Волга, и цыгане, вольно вступающие в город, – все это было так торжественно и тревожно, что друзья замолчали в странном предчувствии каких-то событий. Кто видел такие закаты на Волге, тот знает это странное ожидание, тот испытывал непонятное разочарование, когда вот солнце село и ничего не произошло… На этот раз ожидания не обманули. Приятели увидели девушку, сидевшую на скамейке у края откоса. Не сговариваясь, оба нашли ее прекрасной. Да и могла разве в такой вечер появиться обыкновенная девушка!

Девушка сидела и читала. Ее косы, толстые, как пристанские канаты, лежали у нее на коленях. Время от времени она перебирала их, словно четки. Антон и Женя, беспрерывно подталкивая друг друга локтями в бок, осторожненько присели на кончик скамейки. Антон подтолкнул локтем Карасика в бок и начал:

– Пер-Бако!..

Но острый локоть Карасика вонзился ему под ребро так, что он чуть не охнул.

– Мы вам не препятствуем? – вежливо спросил Антон.

– Нет.

Молчание.

– Извиняюсь, – решительно начал Антон, – это не вы случайно вчера были в «Гранд-Мишеле» на картине «Серая тень», четвертая серия?

– Нет.

– Тогда, извиняюсь, обознался. А в «Зеркале жизни» на «Человеке без имени»?

– Нет.

– А на юбилее Слонова тоже нет?..

Этими расспросами достигались сразу две цели – знакомство и сообщение о своем светском, широком образе жизни.

– Тогда извиняюсь… Удивительное, понимаешь, Женька, сходство!

– Да, есть некоторое, – сказал Карасик. – Не так уж, конечно. У той глаза разве такие?

– Нет, конечно, та и равняться не может, – поспешно заверил Антон.

Приятели переглянулись. Тактика была давно выработана. Они работали на пару, как разговорный дуэт в цирке. Один должен был задавать вопросы, а другой ловко отвечать на них. Карасик не был силен по этой части – он был нужен как подручный. Выигрышная роль всегда доставалась Антону.

– Как ты думаешь, Женя? – начал Антон, скосив глаза на девушку. – Отчего это, Женя, у меня такая натура, что я до сих пор никак не могу увлечься?

– Я думаю, Тоша, – заученно отвечал Карасик, – что это оттого, что ты не встретился с достойным человеком.

– Да, я тоже так думаю, – продолжал Антон значительным голосом, – что не было подходящего знакомства.

И они посмотрели на девушку. Но та продолжала читать, облизывая пальцы и перелистывая желтые страницы. На коленях у девушки лежала большая папка «мюзик». На ней лежала другая книжка.

Антон заглянул на обложку книги, которую девушка читала, – Сенкевич, «Камо грядеши». Ничего, подходящая, хотя, правда, религии много, но зато – Урс! Такого силача не в каждой книжке сыщешь.

– Можно посмотреть книжку? – вежливо попросил Антон.

– Можно, – отвечала девушка и протянула ему книгу, лежавшую у нее на коленях.

Антон многозначительно подтолкнул опять Карасика.

– Гвидо де Верона, – прочитал вслух Антон. – «Жизнь начинается завтра»… А сегодня нельзя?

Карасик жестоко ткнул его.

– Женька, давай ты! – шепнул Антон.

Карасик голосом «фиоловой воблы» сказал:

– Как обворожительно прекрасна в эти весенние часы Волга, каким величавым спокойствием дышит она!

Так как девушка все молчала, то Карасик спросил:

– Правда, какая ширь, Антон?

– Факт, – сказал Антон. – И глыбоко тут сейчас – тридцать сажен!

Но и глубина не поразила девушку. Тогда Карасик решил действовать от себя.

– Меня, собственно, интересует чисто живописная задача, – медленно сказал Карасик и, согнув палец, как на выставке, обвел им горизонт. – Хочется разложить на цветовые множители эту гамму оттенков…

При слове гамма девушка подняла глаза на Карасика.

– Смотри, – продолжал Карасик, – вот берлинская лазурь, кобальт, ультрамарин, краплак, лакфиоль… (Ой-ой, черт! Это, кажется, цветок вовсе…)