– Так это правда, что ли, Сашка, ты работаешь? – запоздало спрашивает мама.

– Я не таскаю мешки, – успокаивает нашу маму Сашка, – вы что, тёть-Света…

– Саша, послушай… – мама не знает, что сказать. Она поднимает руки, чтобы обнять Сашку, но тот подныривает под её руками и оказывается нос к носу перед Толиком – на четвереньках, точно какая-то зверушка. А Толик, сидя на пуфике, завязывает ещё шнурки.

– Ну ты, копуша! – бросает ему Сашка.

И с этого дня он за моим братом больше не заходит.

Толик сразу же начинает отчаянно опаздывать. И маму вызывает его учительница. Толик записку от неё приносит. Мама кипятится:

– Хотела бы я знать, она подумала, как я с работы выскочу? Мы, между прочим, делаем заказ… панно в городской администрации. Это же далеко – туда-сюда за час не обернёшься!

Толику теперь – стой и отдувайся, что учительница об этом не подумала.

– И что я стану говорить? – спрашивает мама, как будто он знать должен. – Что – ах! – больше такого не повторится, для верности я дома тебя выпорю? Да я, между прочим, и сама опаздываю, – сообщает она нам, точно мы не знаем.

– Я утром, – говорит, – всегда спать хочу. Да и вообще, с тех пор как папка ваш пропал, мне, кажется, всегда охота спать. Никак я отоспаться не могу…

Я спрашиваю:

– А когда папка был, ты легко вставала?

Мама говорит:

– Да тогда всё другое было. И я тогда вставала только к вам. Только агукнете – и я сразу к кроватке. Мишка, ты, Толик – вы же все рождались друг за дружкой, и один только подрастёт – а другой уже тут как тут.

Мама улыбается чему-то.

– Нет, это не сравнишь с тем, как на работу вставать. Мне кажется, я счастливая тогда была…

И у меня сжимается сердечко. Мамочка моя, с тех пор как папка пропал, выходит, ты и не была счастливой! Ты продираешь по утрам глаза, натягиваешь свою робу. А после ты целые дни проводишь с тонкой кисточкой на тонкой лестнице на верхотуре. Был бы папа – разве пришлось бы тебе рисовать на сквозняке?

Но папа с нами был – точно в каком-то другом мире. Не то что мы – и мама, верно, стала забывать его. И фотография не помогает надолго память сохранить. На тех рисунках, набросках карандашом, что мама делала по памяти, наш папа каждый раз другой. То он мальчишка вроде Мишки, то пожилой мужчина, старше дворника. У него длинные вертикальные морщины на щеках. Только выражение глаз одно и то же – уж до того грустное, что не могу я долго в эти глаза смотреть.

В гимназии нам говорили: художник, когда портрет рисует, всегда рисует как бы самого себя. Что-то от себя он обязательно портрету добавляет. Вот и ты, мамочка, рисуешь свои грустные глаза, свою усталость. Я слышала, как ты говорила тёте Анжеле: если бы ты не умела рисовать лучше всех там у вас, хозяин мастерской давно бы тебя выгнал. Ведь ты опаздываешь на свою работу.

А тут ещё кто хочет может выговорить тебе, что ты что-то делаешь не так. Например, Толикова учительница может за здорово живёшь тебя позвать и накричать на тебя за то, что наш Толик опаздывает.

И я решаю пойти к ней вместе с мамой. Мало ли что? Постою за дверью. А если учительница и впрямь начнёт кричать на маму, доводить до слёз – тогда уж я вмешаюсь. Распахну дверь – сразу же скажу: пусть на себя посмотрит. Только и умеет, что твердить о какой-то дисциплине. Нет чтоб учить получше! Ну почему, ну почему во всех школах не учат одинаково? И детям приходится переходить в гимназию и мучиться, как я сейчас? Кстати, и Толик собирается уйти…

Мы идём, а все летят навстречу, к раздевалке. Мне пару раз бросают мимолётом:

– Предательница!

Это ещё я с мамой иду, а то досталось бы мне от бывших одноклассников!

Завуч с англичанкой тормозят нас в коридоре, и завуч начинает маму упрекать, что они здесь меня учили, пестовали. А я – фрр! – и улетела из гнезда. Гимназия по городу сливки собирает – детей, которых подготовили другие. А после занимает в олимпиадах первые места. А простой школе и выставить-то некого.

Она укоризненно смотрит на нас. Как будто мы должны ей что-то отвечать. Но мы не представляем, что ответить.

– А потом, – сердито продолжает завуч, – эти дети поступают учиться в Москве. И всё! Сюда они уже больше не вернутся.

Она кивает мне:

– Ведь, небось, тоже в Москву хочешь? Ясно, хочешь. Москва со всей провинции сливки собирает. Ваш Миша уже там?

Все знают, что он там. Про него писали в городской газете, когда он победил в олимпиаде.

Ольга Петровна, словесница в гимназии, нам объясняла, что такое риторический вопрос. Это вопрос, который не требует ответа. Но завуч без ответа никак не успокоится.