— Дом большой, — продолжила она. — Тридцать комнат. Два прекрасно разделенных крыла. Может, капитан и его жена согласятся расположиться в селямлике, а Орхан, дядя Мехмет и ты переселитесь в наше крыло?

С ними проживало множество родственников. Их число варьировалось по воле Аллаха. Кузины или старый дядюшка из Анатолии, страдающий подагрой, могли нагрянуть без предупреждения. Во времена мира и процветания в конаке царило бы радостное согласие. Но известие о реквизировании жилья предвещало конец щедрой турецкой гостеприимности, и без того подорванной многолетней войной.

— Даже речи быть не может. Чтобы я опустился до того, чтобы просить милостыню!

— На кону здоровье твоих детей. Это не милостыня. Такова роль хорошего отца… И твоя мать будет тебе за это благодарна.

Селим повернулся к жене. Лейла спокойно смотрела на него. Его всегда пленяла ее гордость. Иногда она часами сидела за вышивкой или чтением, в отличие от других женщин из его семьи, возлежавших на диване с томным видом. Тонкий силуэт супруги всегда был напряжен, словно она была готова убежать в любую секунду. Ее лебединая шея, изящные запястья и лодыжки отличались удивительной грацией. Он не уставал любоваться ее прямым носом и полными щеками, пухлыми губами. Иногда ее горячность заставала его врасплох. Она не отличалась степенностью восточных женщин. В день свадьбы Селим увидел скромную черноволосую девушку с серебряными лентами в кудрях. Однако он был удивлен ее пылкостью, сражен взглядом ее прекрасных умных глаз.

Перед свадьбой, пока соседские женщины любовались невестой в великолепном вышитом платье с дорогими украшениями, Селим наблюдал, как доставили старый истрепанный чемодан, набитый книгами. Сестры секретаря довольствовались чтением французских романов, от которых впадали в меланхолию, Лейла же, поощряемая семьей просвещенных реформаторов, читала исторические и философские произведения как на французском языке, так и на немецком. А став матерью, она даже начала изучать произведения американских авторов, посвященные воспитанию детей, что казалось Селиму абсолютно несуразным.

При родах Ахмета, когда французский врач из всех сил старался спасти мать и ребенка, Селим волновался, что может потерять жену. Он испугался своей реакции, настолько сильным было его переживание. Терзаемый тревогой, он бродил по саду. Он даже не мог находиться под крышей здания, где страдала супруга. Он понял, что уязвим, и спрашивал себя, сможет ли собрать воедино осколки своего существования, если когда-нибудь его молодая жена исчезнет. Он никогда ей в этом не признавался, так как считал это своей слабостью.

Лейла даже не моргнула накрашенными глазами. И, как всегда, Селим извлек из этого необыкновенного спокойствия решительность, которой ему порой не хватало.

— Ты права, — сказал он улыбаясь. — Я считаю, что твоя идея просто чудесна. Посмотрим, что смогу сделать.

Он подошел к ней, взял ее за руки. Она поднялась. Ее макушка доходила ему до плеч. Селиму хотелось прижать ее к себе, но он так и не шелохнулся. Он замер, вдыхая ее аромат, думая о том, что желает ее всегда и навсегда.

— А Ахмет? — тревожно спросила она.

— Не волнуйся. Мужчинам иногда нужно убежать от женской груди, — пошутил он.

Ей не удалось сдержать разраженный жест:

— Селим, Ахмет — не мужчина, он — ребенок.

Луи Гардель, дабы достойно выглядеть в присутствии шофера и переводчика, пытался унять детский восторг, но чувство было сильнее его, и он прижимался носом к окну автомобиля, любуясь куполами минаретов под голубым небом. Константинополь! Наконец-то!

Они пересекли Галатский мост. Старые деревянные балки подскакивали под колесами, рискуя сломаться в любой момент. На посту в белой гимнастерке стоял сборщик дорожной пошлины. Он не решился выполнить свой долг и пропустил машину, на которой красовался флаг с цветами Франции.

Луи воспользовался несколькими часами отдыха после шумного приезда. Войска продолжали обустраиваться в Стамбуле. Британцы были не слишком приветливы. Многочисленные военные командиры нередко переходили на повышенные тона. Французы не могли простить союзникам, что во время переговоров на борт крейсера «Агамемнон» не допустили представителя Франции. Англичане ссылались на посла, который, вероятно, запутался, однако недвусмысленно дали понять, что именно они единственные, кто уполномочен вести переговоры с представителями османского правительства. Луи сомневался в доброй воле британцев. Он понимал, что от покоренных турок будет меньше проблем, чем от упрямых союзников, чьи цели значительно различались между собой. Нужно было внимательно следить за греками. Те подрывали спокойствие в регионе, который, по их мнению, должен был достаться им как наследство античных предков. Кроме того, необходимо было помешать британцам установить контроль над столицей. Игра предстояла деликатная.

Отбросив мрачные мысли, Луи наслаждался зрелищем, открывающимся перед ним. Ему указали на рынок пряностей, скрывавшийся в тени величественной мечети. Он рассматривал разносчиков с подносами. На голове они удерживали россыпи жемчужин, пирамиды фесок, флаконы с парфюмерией. Два старика в тюрбанах, устроившись на табуретах перед кафе, равнодушно наблюдали за автомобилем. Дети же не скрывали любопытства, кружась вокруг машины, медленно продвигающейся по разбитой мостовой в тени переплетенных виноградных лоз.