Он залпом осушил бокал.

— Это перемирие, составленное кое-как за пару часов, открывает двери всякого рода завоеваниям. Конечно, можно оставить иностранцам несколько незначительных территорий, но вопреки мнению Его Величества и некомпетентных советников попустительство не предвещает ничего хорошего.

Селиму не нравилась жесткая складка его губ, его дерзкая манера говорить о Его Величестве. Секретарь был в курсе этой дискуссии. В июле паша предложил себя на должность начальника генерального штаба, а затем и военного министра. Возможно, не доверяя этому упрямцу, Мехмед VI вежливо отказал. Генералу не удавалось скрыть, насколько он уязвлен.

— Создается впечатление, что падишах намекает на то, что готов броситься в руки союзников, — продолжил Мустафа Кемаль. — Но это ошибка. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он прислушался к голосу разума.

— На что же вы надеетесь? — вспылил Селим. — Его Величество осознает опасность, которая угрожает Империи. Он желает добра своим подданным, всем своим подданным, даже из самых отдаленных территорий. Что, кажется, не свойственно вам, — бросил он.

С ироничным видом Мустафа Кемаль пронзил его жестким взглядом.

— Но Империя уже мертва, дорогой мой. Мертва и погребена. Или это ускользнуло от вас?

По спине Селима пробежала дрожь. Его характер всегда удерживал его в равновесии. В жизни он опирался на две внушающие доверие основы: веру в единого Бога и веру в человека, «всегда побеждающего» султана-халифа. Мысль о том, что его могут лишить одной из них, казалась ему ничтожной.

Мустафа откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Для встреч с парламентерами он был одет в цивильную одежду, в европейский костюм с жестким воротником и ловко повязанным галстуком, в то время как Селим был в сюртуке, застегнутом до горла, прямых штанах и феске, украшенной золотой кисточкой. Молодой секретарь вдруг почувствовал себя так же смешно, как и неловко.

— Стоит вернуться к нашим корням, — настаивал военный. — Я люблю свою страну, Селим-бей, не сомневайтесь в этом ни на секунду. Я люблю ее народ и ее землю. Если мы хотим, чтобы Турция жила, она должна сконцентрироваться в своих естественных границах и на своей сущности. Это вопрос выживания, — горячо отрубил он. — А я, я не позволю ей умереть.

«Раньше его бы сослали на другой конец Империи или отрубили голову», — подумал Селим, чувствуя неловкость. Куда могут привести непомерные амбиции? Секретарь, привыкший к раболепию придворных, цветистому слогу, за которым скрываются мысли говорящего, к искусству лжи, был застигнут врасплох откровенностью. Мустафа Кемаль обладал невероятной решительностью. Это был непримиримый человек. Селим понимал недоверие падишаха и тайный страх перед тем, что непокорный нрав военного не удастся смирить. И эта непокорность проявлялась не в первый раз. Разве не армия всегда в первых рядах революций? Разве не она двигает прогресс? Офицеры читают Вольтера в оригинале и вдохновляются деятелями эпохи Просвещения! Что помешает генералу устроить новый переворот в умах?

Мустафа Кемаль положил сигару, давая понять, что беседа окончена. Он взглянул на Селима с холодной улыбкой, а затем, протянув руку для рукопожатия, произнес:

— Это перемирие для меня не конец. Это начало.

Селим спросил себя, обещание это или угроза.

Влага, испаряясь, высвобождала густые ароматы земли и садовых растений. На краю колодца ленился на солнышке кот. Лейла подошла к входным воротам гаремлика [13] , и к ней тут же поспешили ожидавшие возвращения хозяйки молодые служанки. Следом подошла Фериде, поправляя на голове вуаль. По ее выражению лица Лейла догадалась, что сын еще не вернулся.

— Лейла-ханым, вас ожидают, — прошептала Фериде, снимая с хозяйки чаршаф.

Это было совсем не удивительно. Немыслимо было представить, что от свекрови могло ускользнуть хоть что-то в доме, хоть малейший чих. В небольшой прихожей для гостей, пока служанка сметала щеткой пыль с одежды Лейлы, женщина заметила несколько разноцветных шелковых свертков, в которые обычно складывали одежду приглашенных дам. Турецкий дом никогда не скупился на угощение подруг или родственниц, которые порой являлись без предупреждения и на неопределенный срок.

«Я наверняка выгляжу, как сумасшедшая», — подумала Лейла, приглаживая непокорную прядь волос. Хотелось кричать от волнения и беспомощности, но женщина взяла себя в руки. Она попросила Фериде привести дочь. Из гостиной доносилась оживленная болтовня. Туда Лейла и направилась скрепя сердце и холодея от неприятных предчувствий.

— Наконец-то! — воскликнула Гюльбахар-ханым. Она сидела на диване скрестив ноги. Вокруг устроились подруги, которые, увидев Лейлу, отложили газеты и вышивание.

Свекровь легко поднялась навстречу невестке. Вышитое цветами красное бархатное платье с золотым поясом слегка касалось пола. Волосы Гюльбахар украшала прозрачная муслиновая вуаль, тяжелые серьги качались при каждом ее шаге. Лейла почтительно поклонилась, прижав руки ко лбу.

— Я до смерти волновалась! — продолжила Гюльбахар-ханым. — Запрещаю тебе подвергать меня таким пыткам. Ты ушла совсем одна и ничего не сказала. Ты хотя бы нашла мальчика?

Лейла молча опустила взгляд.

— Пускай Милосердный придет нам на помощь! Нужно прочесать город. Пусть Али Ага сейчас же предупредит моего сына. Невероятно! Что могло взбрести Ахмету в голову?