– Я не звонила, – шептала, всхлипывая, Хана.

– А кто, кто тогда звонил? – Он перевёл взгляд на ухмыляющегося Шелега. – Это он, точно он! Хана, ты можешь исполнить первое посмертное желание мужа?

– Конечно, – ответила, продолжая всхлипывать, вдова.

– Принеси из комнаты Малыша новый топор с красной ручкой, я им ещё ничего не рубил, ни деревца посаженного вражьей рукой, ни… – и он опять посмотрел на Шелега.

– Хочет забрать меня с собой, – шепнул Шелег Мышу, – в Египте в эпоху Тутанхамона фараоны забирали в гробницы самых любимых животных.

– Я очень польщен, – вежливо сказал он Заждану, – но кто тогда будет рассказывать Малышу сказки?

– Хана, неси топор, быстрей неси, а то уйдёт, – вопил Заждан. Санитары слушали безучастно.

– Дайте мне подготовиться, привести себя в порядок, мне нужен костюм, не могу же я отправляться в последний путь в трусах и одном тапке. Второй – вон там под потолком котом висит, будет правильней сказать из-за кота, потому, что кот пока не висит. Жуткое животное, должен я вам сказать. Нарочно не говорит по-человечески, играет бессловесную тварь, – и он кивнул в сторону Шелега. – Представьте, он моему сыну сказки про аннигиляцию и ядерный распад рассказывает. И что из него вырастет? Нет, не из кота, кот взрослый, я про сироту. Уверен, что вам в детстве не рассказывали такие сказки, иначе бы вы не стали тем, кем являетесь – санитаром, и не простым санитаром, а санитаром-могильщиком. На вас обществом возложена ответственность, которую не возложили бы на неуравновешенного медработника с неустойчивой психикой.

Шелег спрыгнул со стула, подошёл к санитару, и потёрся о его ногу, преданно урча.

– Хороший, – сказал тот, поглаживая зверя. – У меня тоже был кот, он, правда, потом пропал. А ты на него похож – и лап у тебя четыре, и хвост, и спина, и два глаза, ну вылитый Снежок. Я знаю, что тебя здесь не любят, особенно этот, повешенный, – и санитар кивнув в сторону Заждана.

– Всё сместилось в доме Иплонских! – заорал тот. – Всё поставлено с головы на четыре мохнатые лапы! Я не хочу жить в этом мире кривых зеркал! В мире, в котором лживые коты подавляют гуманоидов! Хана, где мой новый топор, где ты, где вы с топором, наконец, я не могу больше ждать! Я не хочу больше жить! – вопил Заждан.

– А ты и не живёшь. Раз был вызов, тебя уже нет с нами, повесился ты, – сказал санитар. – Видишь, в протоколе записано: “Температура повешенного в момент замера была равна 35 градусам по Цельсию. Насильственная смерть явилась следствием тяжёлого эмоционального состояния трупа, вызванного хроническим алкоголизмом”.

– Я не пью! – истошно заорал Заждан, даже в праздники, даже на Новый Год, ни водки с пивом, ни портвейна с коньяком, как все! Я с бокалом шампанского под бой курантов засыпаю у телевизора! Знаете, какие передачи на Новый год после поздравления президента интересные бывают, а я…, я их никогда не видел, и теперь не увижу уже, – и по его небритой щеке стекла слеза.

В комнату вошла растерянная Хана. В одной руке она держала мокрый от слёз платок, в другой не держала топор. Женщина опустилась на стул и заплакала. Шелег запрыгнул ей на коленки и в блаженстве закрыл глаза.

– Хана, где топор, неужели не нашла? – спросил, теряя надежду, Заждан.

– Нет, не нашла, – соврала она и, чтобы скрыть лживое выражение глаз, быстро прикрыла их платком.

– Как же это, этого не может быть. Я помню, как сам положил его остриём к стенке. Ручка красная литая, не топор, а гильотина, произведение искусства.

Шелег лизнул Хану в мочку уха и нежно прошептал: “Я люблю тебя, люблю искренне, но платонически”. Хана нежно улыбнулась и погладила Шелега. Заждан не говорил с ней так даже до замужества, и женщине остро не хватало романтики.

– Вы видите, он ей шепчет на ухо, и она улыбается. Вы думаете, что он по-кошачьи говорит, – обратился Заждан к санитарам. – Вы полагаете, что моя жена – дурочка, умалишённая? Вовсе нет! Она – нормальная среднестатистическая женщина, такая, как все, ничего выдающегося.

Хана опять заплакала.

– Скоро его увезут, и ты никогда больше не будешь плакать, – промурчал Шелег.

– Вот опять, – заорал Заждан, – опять вдову зомбирует! Да перестаньте же, наконец, колоть этими галлюциногенами, они пагубно на меня действуют, вы делаете из меня животное, превращаете меня в кота, мяу-у-у-у-у-у. Если кот может говорить по-человечески, то почему я, труп человека, не могу мяукать, это несправедливо, мяу-у-у-у-у-у, мур-р-р-р-р-р. А вы меня на машине с мигалкой перевозить будете на красный свет? – поинтересовался он вдруг у санитара. – Меня ещё никогда не возили на спецмашинах с сиреной на красный свет, хотелось бы хоть напоследок с ветерком прокатиться, мяу-у-у-у-у-у. Все стоят, а ты, не тормозя, через перекрёсток, даже дух захватывает. Я в период гормонального созревания мечтал стать водителем скорой помощи, но судьба распорядилась иначе, с котом мы теперь, – Заждан посмотрел на Шелега и заунывно замяукал.

– Слушай, а может он и вправду действующий, просто, психически неадекватный. Остановка дыхания, повреждение нейронов, и, как следствие, развитие симптомов смерти, – сказал санитар напарнику. – Может, в виде исключения, зарегистрируем ложный вызов?

Заждан, манерой заламывать руки, был похож на мать санитара-могильщика, и этим вызывал его симпатию.