– Правильно!

– Выходит, что ты истратил три рубля тридцать пять копеек. Правильно?

– Правильно.

– У тебя было три рубля, где же ты еще взял тридцать пять копеек?

– Я нигде не брал тридцать пять копеек. Я истратил три рубля, которые сестра принесла.

– А тридцать пять копеек?

– Я этих не тратил.

– А сколько ты купил конфет?

– Конфет? Каких конфет?

– А тех… в бумажках? Ты купил четыреста грамм?

Подвесько снова отвернулся и зашептал. Руднев подскочил к середине, наставив ухо к шепчущим устам Подвесько.

– Он говорит: двести грамм.

– Что-то у тебя денег много получается, – улыбнулся Захаров.

Подвесько энергично потянул носом, провел рукавом губам и засмотрелся на потолок. Руднев, стоя рядом, стал ласково его уговаривать:

– Ты прямо скажи, голубок, где ты набрал столько денег? А?

– Я нигде не набирал. Было три рубля.

– Так покупок у тебя больше выходит. Больше, понимаешь?

Подвесько этого не хотел понимать. У него было три рубля, все видели, как он получил их в конверте, Подвесько не хотелось покидать эту крепкую позицию.

– Может, ты меньше покупал?

Подвесько кивнул с готовностью. В самом деле, он мог сделать меньше покупок, ровно на три рубля, это его в совершенстве устраивало.

– Может, ты не покупал целого шоколада? Может, ты половинку купил? Там же половинка осталась?

– Угу.

– Половинку купил?

Подвесько снова кивнул.

Общее собрание рассмеялось, этот человек не представлял никаких загадок. И таким же ласковым голосом Руднев спросил:

– Ты прямо ночью полез в карман, взял кошелек, правда?

И теперь Подвесько с готовностью кивнул, потому что ему, собственно говоря, очень понравилась намечающая ясность положения.

Торский почесал за ухом, посмотрел, улыбаясь, на Захарова.

– Иди на место, Подвесько! Ты еще, наверное, красть будешь.

Подвесько вдруг заострил глаза. В словах Торского ему почудился какой-то обидный намек. Торский повторил:

– Красть еще будешь, правда?

Подвесько вдруг просиял улыбкой:

– Честное слово, нет. Это последний раз.

– Почему же последний?

– Не хочется.

– Угу. Ну, добре. Будем наказывать, товарищи?

Подвесько затоптался на середине – очень уж весело смотрели на него колонисты. Воленко поднялся на своем месте:

– Да бросьте возиться с этим… чудаком! Это хорошо Рыжиков сделал, что проверил у него карманы, а то на других думали бы. Подвесько обязательно еще раза два сопрет что-нибудь, за ним смотреть нужно…

Подвесько приложил кулачок к груди и вытянул шею к Воленко:

– Товарищ Воленко! Честное слово, больше никогда не буду!

– Посмотрим, а только отпусти его, Виктор, чего он середину протирает. Десять рублей – на занавес. Да и Подвесько, что такое, – лежало плохо десять рублей, не заперто, он и стащил. Он думает, если замка нет, значит, возьми и купи себе шоколадку. А занавес – другое дело! Когда мы теперь соберем на занавес? Вот Первого мая праздник, а у нас сцену закрыть нечем. Тут не Подвесько орудовал. Тут, понимаете, настоящий враг, да и не один. Такой занавес на руках в город не отнесешь, да и продать нелегко. В этом случае серьезный человек работал, большая сволочь! Вот кого найти нужно.

Прения по этому вопросу затянулись. Никто не высказывал никаких подозрений, но сходились в общем гневном утверждении: нужно найти врага и уничтожить. Все чувствовали, что враг этот и сейчас, вероятно, сидит на диване и слушает, при нем приходится решать вопрос о том, что нужно предпринимать. И поэтому всем показалось приятным предположение, высказанное Брацаном: не может быть, чтобы колонист пошел на такое дело, а у нас теперь живет в колонии двести человек строительных рабочих, и какой там народ, никто хорошо не знает. Они ходят в кино, они видели занавес, наверное, у них есть такая шпана. Залезли хоть бы и через окно и стащили. Им и продать легче, а может быть, просто поделили, костюмы сошьют.

На собрании сидел и строительный техник Дем, очень похожий на кота, усы у него торчком и все шевелятся. Дем попросил слова и сказал:

– Очень может быть, товарищи колонисты, очень может быть. Народ со всех сторон пришел. Я всех еще хорошо не знаю. Каменщики, конечно, не возьмут, за них я, можно сказать, ручаюсь. А вот чернорабочие, кто его знает, можно сказать, не могу ручаться.

Все это так было похоже на правду, что даже Захаров задумался и с надеждой посмотрел на Дема. Для Захарова было бы очень приятно, если бы занавес украл кто-нибудь из чернорабочих [248] .