Шрифт:
– Мы сами своих бригадиров, не лезьте!
Девочки долго еще хохотали, потом завесили палатку, там по секрету что-то кричали и еще хохотали и пищали невыносимо, выскочили оттуда красные. Пацаны четвертой бригады долго стояли возле этой палатки и так и не могли выяснить, качали девочки своих бригадиров или нет. Филька высказал предположение:
– Они не качали. Они не подняли их, а может, и подняли, так потом положили на землю и разбежались.
Эта гипотеза очень понравилась всей четвертой бригаде, они успокоились и пошли посмотреть, что делается в палатке Захарова. Там стоял стол, и Захаров работал, сняв гимнастерку [256] . Это было совершенно необычно. Пацаны долго смотрели на Захарова, а потом Петька сказал:
256
В оригинале «в одной нижней рубашке».
– Алексей Степанович, почему это спать не хочется?
Захаров поднял голову, прищурился на пацанов и ответил:
– Это у вас нервное. Есть такая дамская болезнь – нервы. У вас тоже.
Пацаны задумались, тихонько выбрались из палатки Захарова. Действительно, многие бригадиры уже спали. Пацаны побежали к своей палатке. Зырянский недовольным голосом спросил:
– Где вы шляетесь? Что это такое?
Они поспешно полезли под одеяла. Только Филька поднял голову с подушки и сказал:
– Это, Алеша, нервы – дамская болезнь!
– Еще чего не хватало, – возмутился Зырянский, – дамские болезни! В четвертой бригаде! Спать немедленно!
Он потушил свет. Пацаны свернулись на постелях и смотрели в дверь. Видны были звезды, слышно, как звенят далекие трамваи в городе, а на деревне собаки лаят так симпатично, так очаровательно! Ваня представил себе Захарова в галифе и в нижней рубашке, и Захаров ему страшно нравился. Ваня подумал еще, какие это нервы, но глаза закрылись, нервы перемешались с собачьими голосами, и куда-то все покатилось в сладком, замирающем, теплом счастье.
7
Сердце Игоря Чернявина
Школа заканчивала год. Колонисты научились [257] , не забывая о напряженных делах производственного фронта, забывать об уставших мускулах, и каждый в свою смену с головой погружался в школьные дела.
В школе было так же щепетильно чисто, как и в спальнях, лежали дорожки, везде стояли цветы, и учителя ходили по школе торжественно и говорили тихими голосами.
257
Редакторская правка «умели».
Подавляющее большинство колонистов любило учиться и отдавалось этому делу с скромной серьезностью – каждый понимал, что только школа откроет для него настоящую дорогу. Колония успела сделать уже несколько выпусков, в разных городах были студенты-колонисты, а из фонда совета бригадиров студентам выплачивались дополнительные стипендии по пятидесяти рублей. Многие из бывших колонистов были в военных и летных школах.
На праздничные и на летние каникулы студенты и будущие летчики нередко приезжали в колонию. Старшие встречали их с дружеской радостью, младшие – с благоговейным удивлением. И сейчас ожидали их приезда и разговаривали о том, в какой бригаде остановится тот или другой гость. Путь этих старших был соблазнительным и завидным, и каждому колонисту хотелось подражать старшим.
Игорь Чернявин школой увлекся нечаянно. Сначала повезло по биологии, а потом открылись в нем какие-то замечательные способности литературные. Новая учительница Надежда Васильевна, очень молодая, комсомолка, может быть, красивая, может быть, нет, но с лицом и взглядом внимательным и мягким, прочитала одно сочинение Игоря и сказала при всем классе:
– Игорь Чернявин… очень интересная [258] работа, советую обратить серьезное внимание.
258
В оригинале «привлекательная».
Игорь улыбнулся саркастически: вот еще не было заботы – обращать внимание! Но незаметно для него самого литературные тексты и свои и чужие – писательские – стали ему нравиться или не нравиться по-новому. Вдруг так получилось, что над любым заданием по литературе он просиживал до нестеренковского протеста. По другим предметам брел кое-как до тех пор, пока однажды Надежда Васильевна не подсела к нему в клубе:
– Чернявин, почему у вас так плохо стало с учебой?
– По литературе? – удивился Игорь.
– Нет, по литературе отлично. А по другим?
– А мне неинтересно… знаете, Надежда Васильевна.
Она вздернула верхнюю полную губу:
– Если по другим предметам плохо, то вам и литература не нужна.
– А вдруг я буду писателем?
– Никому такой писатель не нужен. О чем вы будете писать?
– Мало ли о чем? О жизни, например.
– О какой же это жизни…
– Понимаете, о жизни…
– О любви?
– А разве плохо о любви?
– Не плохо. Только… о чьей любви?