Все-таки ты, Бормалин, на диво медленно соображаешь! Лишь сейчас, когда этот кран-штурвал был мной хорошо очищен и стал пригоден для эксплуатации, выяснилась окончательно цель узников: добраться до крана, закрыть его и таким образом прекратить доступ горючего.

Перекрыть нефтескважину — и лишить Самсонайта огня.

Но коль скоро Свеча — это огромный резервуар, то, пока он не опустеет, огонь наверху не погаснет. Да, узники чуть-чуть не успели — потому, наверное, что в последние дни упала скорость проходки из-за непосредственной близости горючего. Приходилось работать только руками, ведь инструмент мог высечь искру.

Ну и остров! Ну и узники! Какие молодцы! Они сейчас где-нибудь милях в ста восточнее острова, в открытом океане, гребут на восток, подгоняемые надсмотрщиками незнакомого мне Клифта, и надеются, что кто-нибудь воспользуется их идеей и доведет ее до конца.

Однако кто и когда пробил здесь нефтескважину и, самое главное, с какой целью? Ведь наверняка ради чего-то достаточно важного, стратегического должен время от времени загораться на вершине огонь. Разве нет?

И еще вопрос. Что это за горизонтальный отвод, так тщательно показанный на рисунке и снабженный восклицательном знаком?

Я крепко закрутил вентиль, снял кран-штурвал и хорошенько его зарыл. Если все так, как я себе представил, то через некоторое время Свеча погаснет и перестанет выполнять свои подколодные функции, но какова, интересно, емкость резервуара? Вот еще вопрос.

Одно мое полушарие уже разрабатывало план передачи острова со всем его движимым и недвижимым содержимым в надежные; официальные руки, а другое было занято отбором и анализом всех последних открытий, осенений и подробностей. Кое-что начало не просто вырисовываться, но уже и приносить плоды выводов.

Это были первые камни в огород Самсонайта и того, кто был с ним заодно. Ведь ясно, что Самсонайт только пешка в чьей-то грандиозной игре. Впрочем, дважды два трогать больше не будем.

Кутая фонарь в тельняшку, чтоб не взлететь на воздух раньше времени, я поспешил обратно, одним духом поднялся по лестнице в камеру и, закрывая крышку люка, услышал легкий, окликающий свист. Я обернулся, и яркий свет ослепил меня.

В дверном проеме верхом на руке, включившей электрический фонарь, сидел доктор Форелли. Он был в свежем белом халате, затемненных очках, а на голове его красовался поварской колпак.

— Я в вас не ошибся, — приветливо молвил он и спешился. — Береги батарейки! — приказал он руке, и та послушно погасила фонарь. Я заметил на одном из ее пальцев тонкое золотое колечко и понял, что доктор времени даром не терял, а вербовал агентуру, и небезуспешно.

Озирая камеру как хорошо знакомое, но давно оставленное место, доктор прошелся из угла в угол, сунул руки в карманы и остановился передо мной. Он покачивался с пятки на носок, совсем как ванька-встанька средних лет.

А я уже сидел за столом и вяло жевал воблу, соображая, какие последствия может повлечь этот неожиданный визит. Хороших — пришел я к выводу — никаких.

— Да, Бормалин-сан, я не ошибся в вас, — повторил он с непонятными интонациями, не то одобрительными, не то — наоборот, выдвинул из-под нар топчан и сел напротив. — Я был уверен, что вы в конце концов найдете это, с позволения сказать, общежитие рудокопов. Настырности вам не занимать. Так оно и получилось. Чего молчите?

— А вы всегда отличались прозорливостью, — проворчал я, решив занять позицию выжидания.

— Заметили, как я с вами вежлив? — сказал доктор, быстро обглодал воблу, а голову и скелет бросил руке, свернувшейся в углу. Рука поймала остатки рыбы и мигом их проглотила.

— Моя школа! — похвалился Форелли. — Все на лету хватает. Но шпионит, дрянь эдакая! И за кем шпионит? За мной. И это несмотря на то, что очень ко мне привязана. Когда она сильно болела, я сутками был возле нее, выхаживал.

— Они тоже болеют? — спросил я недоверчиво. — Интересно, чем же она болела?

— У нее была тяжелая форма клептомании, — объяснил доктор, с нежностью глядя на бывшую пациентку. — Теперь полностью здорова. Даже, по-моему, здоровее меня. Надеюсь, Бормалин-сан, вы не приняли всерьез тот маленький маскарадец, что я устроил наверху?

— Хорош маскарадец! — произнес я, косясь на руку. — А зачем вы тыкали в меня напильником?

— Для убедительности, — охотно объяснил он и съел еще одну воблу. — Чтобы Самсонайт убедился, будто я на самом деле к вам отношусь отвратительно, а к нему — хорошо. И он убедился. Но я ведь отношусь к вам совсем иначе, вы же знаете. И я лишь для понта играю в его игру — это, надеюсь, видно невооруженным глазом. Что ж, по-вашему, я не знаю, где находится Бруклинский мост? Я с отличием закончил Оксфорд в свое время, но это к делу не относится. А игра у меня сугубо своя. Доказательства? Пожалуйста. Вот взять фонарь. У меня он есть, а у Самсонайта нет. А вот еще пример, посерьезнее. Я ничего — вы заметили? — не сказал ему про нашу снотворную акцию, а объяснил крепкий сон руки терминами из медицинского лексикона. Он, хоть и здоровый на вид, ужасно боится всего, связанного с медициной. Боится и приходит в трепет.