И когда я увидел под собой четкие мачты барка, стало даже обидно. «Ну и ну, — подумал я, — вот и барк!»

Остатки легкой руки спали на спардеке, свернувшись бухтой, но лучше было туда не глядеть.

Я прополз последние дюймы, спрыгнул на спардек и стал отвязывать Самсонайта. Пальцы дрожали и ноги, а в остальном был полный порядок. Распутывая узлы, я взглянул отсюда, уже издалека, на светлую макушку Рикошета и обомлел.

Барк стоял на фертоинге в пяти кабельтовых от острова, и Рикошет был виден целиком. У подножия юго-западной его оконечности, приблизительно там, где мы давали концерт, кишели слабые огни.

Некоторые раздваивались, а потом совпадали снова, другие медленно плыли прочь, а третьи и вовсе гасли. Видимо, бандюгаи глаз не сомкнули и все это время шли через остров к шлюпке, паля факелы. Вот они спустились на берег и теперь прочесывали его, но, кроме Меланхолика и плота из ящиков, там ничего и никого не было. Скоро они наверняка начнут сигналить на барк, чтобы прислали другую шлюпку, и поскорее. Я оглянулся.

На рострах у них стояли еще три шлюпки: два яла и небольшой тузик, зачем-то раскрашенный во все цвета радуги. Для красоты, что ли?

Я освободился от Самсонайта и одну за другой выбрал все его руки. Несколько раз я пересчитал их, боясь оставить какую-нибудь в океане, а когда убедился, что все восемь пар на борту, сел отдохнуть.

Зюйд-зюйд-вест был средний, между свежим и крепким, через фальшборт с наветренной стороны летели брызги. Я сидел на юте, голый по пояс, остывая и покрываясь мурашками, и, честное слово, приятно было снова почувствовать под ногами чужую, но палубу, а на лице — соль.

Все паруса была зарифлены, над головой скрипел гик грот-мачты, и, если закрыть глаза, можно было запросто представить, что находишься на своем бывшем фрегате…

Нет-нет, нельзя про «Синус» ни мысли, ни слова, потому что становится тоскливо, печально, нехорошо, и начинает больно-больно щемить сердце в память о нем.

Ветер дул в корму правого борта, и барк шел с большим креном все дальше от острова Рикошет. Я смог поднять лишь средний кливер, фок, нижний грот и апсель, но и этого хватало вполне. Лаг показывал девять узлов, а ветер становился все крепче, и если вам не случалось стоять когда-нибудь за штурвалом чужого корабля в открытом океане сам-один, то вам повезло.

Нактоуз был освещен, и стрелка компаса слегка дрожала. Я повернул штурвал на четверть румба по ветру, чтобы узнать, как корабль слушается руля, — и он ответил.

Вообще говоря, это был славный трехмачтовый барк, крепкий, отзывчивый, ухоженный и легкий на подъем, с хорошим парусным вооружением и двумя пушечными палубами. Рангоут был выскоблен добела, а все медное так было надраено, что отражало даже юркий свет луны.

Судно было комбинированным: с деревянной обшивкой, но металлическими, а не дубовыми шпангоутами, водоизмещением тонн в девятьсот, длиной около шестидесяти восьми ярдов и шириной в десять-одиннадцать. Оно было чуть больше «Синуса», но вооружено слабее: я насчитал пятьдесят восемь фальконетов среднего калибра плюс две вертлюжные пушки на корме.

У нас же было тридцать два орудия только по одному левому борту, и уж если мы давали залп, то до второго дело обычно не доходило.

Бак здесь был слегка приподнят над палубой, и под ним находился кубрик, где жила команда и куда легкая рука два часа назад упекла связанных бандюгаев, тех, кому велено было нести вахту в ожидании сокровищ. Они сейчас спали там, смирившись со своей участью, и даже голоса не подали, когда я выбирал якоря. Похоже, они разграбили судовую аптечку и использовали в целях самоодурманивания так называемый «аурум» — смесь опиума с алкоголем. Я нет-нет да различал этот тошнотворный запах.

Сразу за фок-мачтой стояла первая палубная надстройка с холодным камбузом и каютами. Корма возвышалась над серединой судна футов на шесть-семь, и здесь, на полуюте, стояла другая надстройка со штурманской рубкой и маленьким, очень уютным салоном, где они, наверное, пировали и делили добычу.

Словом, «Логово» было бы неплохо сложено, когда б не удлиненные мачты. Я диву давался высоте грот-мачты: она торчала над ватерлинией ярдов на пятьдесят, растянутая стальными бакштагами, и хотел бы я поглядеть на нее в хороший ураган. Устоит ли? Кстати, и штаги у них были тоже из стальных тросов, и даже ванты, — видимо, фортуна сопутствовала бандюгаям, и они запросто сводили концы с концами.

А вот «Синус» не отличался особой удачливостью. Оттого вместо стальных тросов везде была у нас пенька, и лот был не механическим, а обыкновенная «камбала», и парусного оснащения было поменьше, но мы все равно делали до восемнадцати узлов, и редко кто рисковал встретиться с нами лицом к лицу. В том числе и на «Логове» за версту обходили «Синус»… Ах, «Синус», «Синус»…

Когда я закрепил штурвал и собрался поставить фок-марсель, слева, совсем рядом, по-над самым планширом вдруг промелькнуло что-то очень знакомое, в развевающемся пиджаке.