Удобный день первое апреля. Ври сколько хочешь. Вот Катя Аристова попалась навстречу и удивилась, где это Оська Фишер и Сергей Филимончиков раздобыли такие ровненькие, сухие брусья. Брусья действительно выдержанные, вылежались на фабричном складе. С такими, как Катька, надо быть начеку.

Ося не растерялся:

— Подумаешь… На кухню. По ордеру. Для растопки. — А про себя добавил: «Первый апрель, никому не верь».

Сошло. Катя поверила.

Туся и Дуся Зайцевы спросили у Феди, сгорбившегося под ношей:

— Сухарей схлопотали или чего?

Федя предпочел не расслышать. Но в ящике, как назло, звякнуло.

Панька Длинный ответил за Федю:

— Ножей и вилок прислали. Для чего — неизвестно.

Девочки пожали плечами. Действительно, как будто нельзя обойтись одними ложками.

После чая мальчики крадучись, поодиночке стали собираться на занятия. Ожила мастерская, преобразилась. На окне бутыль с политурой, на бутыли надпись: «Не трогать!» Зато инструменты трогайте, изучайте, передавайте из рук в руки. Если бы в мастерскую затесались девчонки, было бы слишком много рук.

— Николай Гаврилович, можно, мы эту доску по очереди постругаем?

— Можно.

— Можно, я просверлю дырку?

— Можно. Только не дырку, а отверстие.

Однако решено зря ничего не делать, не такое теперь время. Вон сколько навалено негодных столов, стульев, тумбочек. А у шкафа и вовсе стенки нет — сгорела в какой-нибудь буржуйке… Вся эта мебель, густо покрытая пылью, не первый месяц дожидается умелых рук и толкового инструмента. Если бы удалось ее починить ко дню Первого мая! Говорят, будет много гостей. Возможно, международная делегация.

Каравашкин стоит вскинув голову. Он в заштопанной старой толстовке, на носу очки в железной оправе. Все как обычно, да сам он не тот. И усы иные. Они не сердитые, а веселые. Весело торчат. А какой голос у Каравашкина!

— Столяр — это артист, это художник. Это не то что плотник, который только и знает, что топор, да долото, да грубый рубанок.

Верно! Артист и художник. И ребята хотят стать такими. Они должны не только отремонтировать мебель, а сделаться заправскими мастерами. Знающими. Например, изучить свойства дерева, древесины. Технические свойства. Твердость, крепость (представьте, это совсем не одно и то же), вязкость, упругость, раскалываемость.

А девчонки и без этого проживут.

Феде бы радоваться больше всех — у него золотые руки. Так о нем сказал Каравашкин, когда в начале зимы из прогнившей заборной доски Федя соорудил очень удобного вешалку для своего дортуара. И Татьяна Филипповна так считает — насчет Фединых рук, — говорит, что у Феди и глаз хороший, такой, какой нужен, например, закройщику. Однако Федя не радуется. Он думает о Татьяне Филипповне, которая всегда требует, чтобы в ее мастерской мальчики работали наравне с девочками. И не только потому, что работы на всех хватает, а и потому, что труд из любого неслуха делает человека.

Неужели Каравашкин не замечает, что с девочками поступили, как при старом режиме? Хорошо бы заметил и послал к ним на этаж хотя бы Шурика Дедусенко. Мог бы и Федя сбегать. Но сам, по собственной воле, он ни за что не пойдет, он не девчатник.

Нет, сегодня Николаю Гавриловичу ничего не заметить. Ничего он не видит, кроме своих инструментов. Вот Ксения, та бы сразу учуяла. Сразу бы навела порядок. Но она второй день сидит в райкоме на конференции.

— А ну пусти, — сердито сказал Федя и, заставив посторониться Паньку, стал пробовать, как действует центральное сверло. Хорошо действует! Так бы и сверлил до самой ночи…

Но Феде не дали насладиться сверлом. И кто не дал? Нистратов! Вошел, шаркая глубокими галошами, протер кончиком вязаного шарфа пенсне и давай поглаживать свою седую бородку. Откуда он узнал о сегодняшнем событии, неизвестно, ни пришел посмотреть, увериться.

Мальчики притихли: все-таки заведующий домом. А он словно забыл, что он самый главный. Вдруг заморгал, застеснялся и стал просить у Феди сверло.

— Можно, я просверлю дырку?

— Не дырку, а отверстие, — дружно поправили мальчики.

Нистратов, не заметив, что в мастерской нет ни одной девочки, схватил инструмент и давай сверлить. Нельзя сказать, чтобы у него были золотые руки, они у него какие-то непослушные. А он все твердит: «Физический труд — моя слабость». Вот именно слабость…

Летом можно было со смеху помереть. Вынесли решение, чтобы в парке не пропало ни одной травинки. Скосить все до одной! Для этого попросить у Наркомпроса три, а то и четыре косы. Получили две, пришлось обойтись ими. Лазаретной корове требовался корм, детям — трудовые процессы на свежем воздухе.