Он рассеянно взглянул на нее и кивнул.

— Совершенно верно. С ней и его экономкой. Она, как могла, заменила мне мать, пока я рос. Миссис Дрю заботилась обо мне и наказывала, когда я плохо себя вел. Не идеальная ситуация, конечно, но бывает хуже.

— Мне кажется, она была похожа на мою тетю Элизабет, — задумчиво проговорила Джастин. — Та обычно была слишком занята общением со своими друзьями-радикалами, чтобы обращать особое внимание на Мэтью и меня, но, по крайней мере, она заботилась о нас. И никогда не наказывала.

Гриффин, все это время смотревший в огонь, повернул голову к жене и улыбнулся.

— Значит, тебе повезло больше, — сказал он.

Джастин несколько мгновений обдумывала его слова.

— Да, мне действительно повезло, — согласилась она. — По крайней мере, тетя меня любила. — Она почувствовала, что разговор вот-вот прекратится, поскольку обоих его участников все больше охватывает меланхолия, и постаралась этого избежать. — А чем занимался твой дядя? Он был местным сквайром или торговцем? Я ничего не знаю о твоей семье, а для жены это непростительно.

Теперь Джастин заметила в его глазах озорной блеск.

— Он был викарий.

Джастин медленно выпрямилась, не сводя с мужа потрясенных глаз.

— Викарий, — повторила она.

Гриффин кивнул.

— Ты вырос в доме священника, — сказала она, понимая, что твердит одно и то же, но не находя в себе силы поверить в его слова.

— Именно. — Теперь Гриффин явно наслаждался ее изумлением. — Меня вырастил старый священник, обещавший грешникам адские муки. Странно, но дядя Бартоломью был неплохим ученым, хотя предпочитал по воскресеньям проповедовать страх перед богом изучению латинских и греческих текстов. Мой дедушка был в семье признанным интеллектуалом и учителем, и этого дядя Бартоломью не одобрял. По крайней мере, он не допускал, чтобы учение отвлекало от запугивания паствы.

У Джастин защекотало в горле.

— Надо же… как интересно, — проговорила она. — Должна признаться, мне очень трудно поверить, что тебя вырастил деревенский викарий.

— Тогда ты понимаешь, что я чувствую, — с кривой ухмылкой сказал Гриффин. — Ирония судьбы заключается в том, что ребенком я хотел быть священником. Причем, что самое странное, довольно долго.

Ощущение щекотки сместилось из горла в грудь, потом вернулось. Она сглотнула, пытаясь загнать его обратно, но не преуспела и сдавленно хихикнула.

— Понимаешь, все дело было в музыке, — сказал Гриффин, почувствовав, что должен дать какое-то объяснение. — Я думал, что такая красота не может быть совсем уж плохой, хотя проповеди дяди Бартоломью были невыносимо тоскливыми. Зато мне было интересно читать молитвенник.

Джастин как раз успела взять себя в руки, но последнее замечание свело на нет все ее усилия, и она беспомощно расхохоталась.

Гриффин, прищурившись, воззрился на жену, и она не могла не подумать, что он несколько похож на священника, особенно одетый в черное. К сожалению, эта мысль не помогла справиться с неуместной веселостью.

— Знаешь, Джастин, это не смешно. У тебя наверняка тоже были глупые идеи в детстве.

— Ты прав, — с трудом выговорила она, вытирая слезы и изо всех сил пытаясь успокоиться. — Это не смешно. — Но ничего не помогало. Мысль, что Гриффин, самый известный лондонский распутник, рос, мечтая стать священником, казалась слишком абсурдной, чтобы ее можно было воспринять. — Но это очень весело.

Она снова захохотала, а Гриффин неохотно, даже как-то смущенно улыбнулся. Его улыбка была такой очаровательно извиняющейся и неожиданно уязвимой, что Джастин нестерпимо захотелось поцеловать мужа.

Эта тревожная мысль весьма эффективно поубавила веселости. Джастин несколько раз икнула и наконец успокоилась.

— Уверена, ты мог бы стать хорошим викарием, — сказала она. — В конце концов, тебе очень идет черный цвет, и, если хочешь, ты выглядишь суровым и пугающим.

— Спасибо. — Гриффин усмехнулся.

Джастин взяла стакан и сделала глоток бренди. Потом она снова его поставила и разгладила юбки.

— Как же ты оказался в Лондоне, вдали от всех, кого знал?

— Когда мне было четырнадцать, дядя умер. После этого меня больше ничто не удерживало в Йоркшире.

Джастин молчала, понимая, что ему есть что сказать, но Гриффин не проронил ни звука. Его лицо, освещенное пляшущими в камине языками пламени, казалось каменным.

— Тебе, наверное, не хватало его. — Джастин наконец решила нарушить молчание.

В ответ она услышала злой смешок.

— Вряд ли, любовь моя. Мой дядя был бессердечным педантом. Как там в Писании сказано? Розги пожалеешь — ребенка испортишь? Он боялся, что я пойду по кривой дорожке, по стопам родителей, и старался предотвратить столь ужасную судьбу любыми доступными ему средствами.