В эту среду и попал Ботев. Дни он проводил в типографии, ночи — с хышами в корчмах и кофейнях. В ту пору в Брайле Стефан Караджа вербовал дружинников для похода в Болгарию. Наезжал сюда и Хаджи Димитр. Предполагалось, что вслед за четой Хаджи Димитра и Стефана Караджи в Болгарию отправится чета Желю-воеводы. К тому времени Ботева настолько хорошо узнали в эмиграции, что осторожный, видавший виды старый воевода Желю доверил ему в своей чете должность писаря.

Ботев торжествовал. Сбывалась мечта о подвиге во славу родины. Взволнованный предстоящим походом, он пишет песню «Прощанье»:

Но не суждено было Ботеву отправиться в поход с четой Желю-воеводы. Как уже не раз бывало, не оказалось денег на вооружение четы. Одесские, бухарестские и браильские «щедрые на слова спекулянты» обманули Желю, не дали денег. В довершение нагрянула новая беда. Пришла весть о разгроме четы Хаджи Димитра. В Румынии по требованию великих европейских держав и Турции началось преследование революционно настроенных эмигрантов. Желю и его товарищи были арестованы. Тюрьма грозила и Ботеву. Пришлось скрываться. Работа потеряна. Денег нет. Изнуренный голодом, Ботев заболел. «По причине своей болезни, — писал он Н. Герову,—я нахожусь в такой бедности, что не только остался голым и босым, но даже нуждаюсь и в хлебе насущном».

Осенью Ботев перебрался в Бухарест. Он рассчитывал там получить место учителя в болгарской школе. Но из этого ничего не вышло. Нужда все крепче сжимала в своих объятиях. Ботев решается обратиться за помощью к своему родственнику — крупному богачу и руководителю Добродетельной дружины Христо Георгиеву. Он просит одолжить небольшую сумму денег, чтобы привести в порядок свою одежду и выкупить книги, которые заложил во время болезни в Брайле. «Когда он мне отказал, — писал потом Ботев, — у меня потемнело в глазах и волосы стали дыбом, как только я представил, что надвигается зима. Я был в ужасе, временами меня охватывали такие приступы отчаяния, что я мог дойти или до преступления, или до самоубийства».

Личные невзгоды отягчались общей обстановкой, сложившейся тогда в эмиграции. Восторг и надежды, которые воодушевляли ее в связи с вступлением четы Хаджи Димитра в родную Болгарию, сменились унынием и отчаянием. С гибелью четы, казалось, гибли мечты о революции, о восстании и долгожданной свободе.

В этот тяжкий период для Ботева и произошла его встреча с Левским. Сильный духом, прошедший через огонь революционной борьбы и гайдуцких боев, закаленный уроками поражений и уже прозревающий пути к победам, Левский оказался крепкой .моральной поддержкой своему молодому другу, надломленному тяжестью свалившихся на него испытаний.

О многом переговорили они в долгие зимние вечера на старой мельнице. Но никто из них не оставил никаких воспоминаний о тех днях. Можно лишь догадываться, о чем они могли говорить.

Революционер из плеяды Раковского, Левский был для Ботева живой историей героических событий последних лет. В беседах с Левским у Ботева вызревало новое отношение к вопросам болгарского освобождения. Он воспринимал проповедуемую Левским идею массового революционного движения, которое должно прийти на смену четническому периоду национально-освободительной борьбы.

Левский для Ботева был старшим товарищем, хорошо знающим жизнь болгарского крестьянства и ремесленников — основных сил назревающей революции.

Ботев для Левского был собеседником начитанным, большого кругозора, прошедшим теоретическую подготовку в школе русских революционеров-демократов, имеющим некоторый опыт работы в русском и польском революционном движении.

Истинное наслаждение доставляли Левскому увлекательные рассказы Ботева о жизни в России и буквально в восторг приводили его стихи. Отрывки из стихотворения «Прощанье» Левский занес в свою записную книжку.

Так они жили, обогащая друг друга.

Ботев души не чаял в Левеком. Бок о бок с ним он забывал тяготы бытия. Ботев писал своему товарищу по одесской гимназии Киро Тулешкову:

«Я достиг такого жалкого положения, что невозможно описать. Живу, как нищий, одежда, которая есть, разодралась, и мне стыдно днем выйти на улицу. Живу на самом краю Бухареста, в ветряной мельнице, вместе с моим соотечественником Василом-дьяконом. О пропитании не спрашивай, так как мы лишь один раз в два-три дня добываем хлеб, чтобы утолить голод. Мой приятель Левский, с которым мы вместе живем, человек неслыханной твердости характера. Когда мы находимся в самом критическом положении, он так же весел, как и тогда, когда мы в лучшем положении. Мороз. Дерево и камень трещат. Мы голодаем по два или три дня, а он поет и все весел. Вечером, перед сном, он поет; утром, едва откроет глаза, опять поет. В каком бы ты отчаянии ни находился, он развеселит тебя и заставит забыть все тяготы и страдания. Приятно жить с подобной личностью!!!»

Оба друга частенько хаживали в читальню «Братская любовь», вокруг которой группировались революционные силы болгарской эмиграции. Здесь Левский встретился с одним из руководителей Болгарского общества — Димитром Ценовичем. Они разговорились. Левский стал развивать перед ним свой план действий.

Внимательно выслушав, Ценович сказал:

— Я полностью согласен с тобой, что только внутренняя организация может дать хороший плод. Четы, я с тобой согласен, не смогут сделать ничего другого, кроме протеста. С их помощью мы можем лишь показывать время от времени, что мы, болгары, существуем как народ. Другой пользы от чет ждать нельзя. Почему ты сидишь здесь и не едешь в Болгарию?