Атака Хатина отбита им ленивым жестом – один удар. Вновь атака – и вновь звон клинков… второй удар… Третий удар он пропускает, умышленно, откидывая руки в стороны с улыбкой, наполненной ядом ненависти ко всему живому. И Кодонак, бьющий наотмашь по его груди, ломает свой древний меч… о кожу… уже не Вирда… уже не человека…

В то же мгновение Элинаэль видит острие «Пера смерти», выходящее из спины Кодонака, пронзив Хатина насквозь.

Она хочет кричать, но голоса нет. Возжелав этого всем сердцем, она оказывается рядом с умирающим Хатином, но не может наклониться к нему, поднять его голову, она лишь видит затухающий вместе с алым пламенем Дара огонь жизни в его глазах, ее он не видит. Зато видит Шайт-А-Нэйс и улыбается ей.

Шайт-А-Нэйс возводит руки к небу, запрокидывает голову – и ветер рождается в городе, ветер воет с неистовством высвободившегося зверя, вырывает с корнем цветущие Мицами, осыпая мостовые золотыми лепестками, ломает, словно хворостинки, стройные кипарисы. Этот шквал унес бы ее прочь, как пушинку, будь она здесь во плоти; ветер столь сильный, что сметает дома… закручивает в смерчах обломки, подхватывает людей, живых и мертвых, швыряет их о стены, что еще не рухнули…

Шайт-А-Нэйс берет ее за руку и поднимает над городом… Она видит, как валит ураган одну за другой Башни Огней, как срывает Кружевной мост и, подняв высоко над землей, бросает на Дворец Короля-Наместника… Как рушатся колоны Дворца Огней. Академия Силы, как и Здание Совета – уже лежат в руинах, сверху на груде обломков – осколки купола и разметанная зелень растений Сада…

«Смотри, Элинаэль, – говорит она себе, – это цена, уплаченная за твою жизнь». Шайт-А-Нэйс закружился, сам превращаясь в вихрь, с рук его срывается пламя, и огненные соколы падают вниз на свою добычу – разрушенные дома… устоявшие стены… мертвых и живых, которые есть еще в городе… Огненное море растекается под нею, поглощая все, что было дорого ей… «Цена за твою жизнь…»

Щека почувствовала ледяной холод мрамора… Она вновь во дворце, лежит, не в силах встать, но, увы, видит все ясно и слышит каждое слово…

Все стоящие здесь видели это будущее… Они бледнее белого мрамора, из которого возведен дворец… Они рыдают без звука, а из глаз катятся слезы… Они преисполнены ужасом… Они смотрят на Вирда… пока еще Вирда: «Не делай этого!»

Видел и сам Вирд. Все, до последней детали; слышал каждое слово, каждый предсмертный стон убитого им друга… Тот же меч, что напьется крови близких ему людей, сжимает его рука – «Перо смерти»…

Эбонадо Атосааль заканчивает настраивать символы на рамах Доа-Джота и отдает Древнему, а тот протягивает инструмент Вирду. Теперь, когда он видел, – он откажется! Откажется непременно!..

Но он вкладывает свой меч в ножны и берет Доа-Джот…

Алый хаос, заключенный в камень, в золотых рамах с иглой, отточенной когда-то Силой его отца, – в руках Вирда. Он смотрит на Элинаэль полными печали глазами… Весь огонь жизни этого мира он отдает за нее… но она не стоит того!.. Цена больше, чем может позволить себе заплатить человек… Цена эта – больше!.. Самая сильная любовь не стоит такой цены!..

– Я добровольно связываю себя с тобой, Атаятан-Сионото-Лос! – говорит он – и мир Элинаэль рушится, как Город Семи Огней в том видении. Пламя пожирает развалины… Это не та цена!..

Он вонзает иглу прямо в свое сердце. И времени больше нет… есть мгновение, когда глаза любимого станут глазами самой смерти… Когда зелень в них пожрет тьма… Когда его душа начнет выплачивать страшный свой долг…

Элинаэль закрыла глаза. Как же хочется сейчас умереть… «Почему ты так жесток со мной, Вирд? Почему ты не позволил умереть мне первой? Почему не проявил милосердия, если любишь?..»

Мир ее рухнул…

Страшный крик заставил ее распахнуть веки: крик этот был не сравним ни с чем слышанным ею когда-либо; ни визг стали, ни вой ветра, ни рев океана, ни стон страдающего зверя не находил в нем отголосков… Что-то необозримо древнее и необъяснимо чуждое этому миру было в нем. И лишь одно узнала Элинаэль: смерть.

Кричал Атаятан-Сионото-Лос. Великан рухнул на колени, и его глаза оказались почти на одном уровне с глазами стоящего Вирда… или не Вирда…

Вирд не вынимал Доа-Джота из груди, и, по-видимому, это причиняло страшные муки Древнему – он корчился, искажалось неестественно красивое его лицо… Зашевелились его волосы, словно каждый волосок был живым существом… Заскреблись с неприятным звуком его ногти-кинжалы о мрамор…

– Отпусти… – прошипел он. – Отпусти… – И этот голос уже не был приятной музыкой, как раньше.

– Прежде я нареку тебя новым именем!.. – сказал Вирд: это был Вирд – прежний Вирд… Она видела по глазам, что он тоже испытывает боль, но голос его тверд. – Я назову тебя Тшах, и ты знаешь, что это значит!

– Я не приму… такого… имени… – стонал и скрежетал Атаятан; черные волосы взвились над его головой, изгибаясь змеями, из-под ногтей, стекая по остриям-кинжалам, сочилась кровь… По рукам Вирда, вырываясь из-под иглы Доа-Джота, тоже бежали алые струйки, весенней капелью забарабанили алые капли по белому мрамору…