— Поторопился ты посадить меня с воинами. Варяг, несший весло, остановился и внимательно посмотрел на его дрожавшие губы.

— А ты уверен, — спросил он неожиданно, — что это и есть самое главное, грести лучше других?

Он не замечал меня, словно меня там и не было. А что ему меня замечать. Побратим, озадаченный такими словами, впервые не смог тут же выдумать что-нибудь колкое и смешное в ответ и заметался, а я рассудила: самое главное, это… такое, про что невозможно сказать, зачем нужно. Ни для чего, само для себя, а и не обойдёшься.

— Зачем воину мужество, новогородец? — спросил вождь.

Блуд совсем растерялся. Я не привыкла видеть его растерянным. Действительно, все знают, что нужно. А вот почему? Но нельзя же сказать, мол, не знаю, зачем воину мужество. Засмеют, сраму не оберёшься. Блуд выговорил:

— Для… победы, для славы…

— А слава?

Вождь улыбался. Бедный парень раскрыл рот и закрыл. Потом он сознался мне: мигом припомнилось Посвящение и загадки, которые тогда загадывал воевода. Совсем беда, коли пришлось бы на этакую напороться… Варяг не стал его мучить, ответил сам:

— Чтобы женщина тебя, бестолкового, полюбила. И как-то так усмехнулся углом рта, что я сразу подумала: вот почему ещё идут за ним люди. Он и тут знал что-то такое, что мне откроется, может, только под старость.

Меня в море не брали.

Каждый вновь посвящённый уже привыкал к своему месту на корабле, и я, тугодумная, наконец поняла, что обо мне не просто забыли. В самом деле, воевода не забывал ничего. И никого. Если бы он вдруг сказал мне: готовься! поход боевой завтра! — я не спала бы ночь, думая о жестоких врагах, о собственной трусости, о тяжёлом весле и о том, надо ли так упорно лезть, куда меня не пускают… Но позволять, чтобы вновь обнесли из-за косы на затылке?.. До каких же пор буду брать с бою всё, что другим давалось в подарок?

Сперва я хотела идти со своей бедой к Славомиру. Опамятовалась. Вспомнила, как он темнел и ожесточался лицом, когда парни затевали со мной шуточную перебранку. Нет уж. Да и при чём тут Славомир. Я собралась с духом и пошла прямо к вождю.

До сих пор вождь ни разу не гневался на меня по-настоящему. Однажды я видела его ярость со стороны и знала, что не решусь больше восстать, как зимой или ныне, при Посвящении. Глупая щенячья отвага два раза меня выручала. Больше не выручит.

Я выбрала время, когда он расседлал серебряного Мараха и чистил его после скачки по берегу. Мне показалось, он был доволен конём. Глядишь, и ко мне вдруг окажет себя немного добрей.

Он посмотрел на меня, как обычно, без всякого выражения.

— Девка глупая… — сказал негромко. — Того ли тебе надобно?

Он видел меня насквозь и, конечно, был прав, под стрелами недосуг отказываться и плакать, проситься домой….

— Будешь ходить на моём корабле, — приговорил он наконец. — Дело найдёшь, но у весла чтобы я тебя не видал.

Я успела уже понять, что в его глазах соколиное знамя прибавило мне не много достоинства. Я почувствовала, что краснею… Я выговорила:

— Я умею грести…

Воевода молвил спокойно:

— Пока меня здесь ещё слушаются, грести ты не будешь. А не любо, так я никого силком не держу.

Мне потребовалось усилие, чтобы сказать не слишком поспешно:

— Любо, вождь…

— Дитятко, — улыбнулся мой наставник, когда я пришла к нему за советом. — А ведаешь ли, где Бренн добыл своё прозвище?..

Этого мы с Блудом не знали, и я наморщила лоб: в самом деле, я нарекла бы Мстивоя… Строгим. Может быть, ещё Гордым. Но Ломаным? Того ради, что жизнь нелёгкую видел?..

— Однажды, — поведал нам Хаген, — ему перебило ноги веслом в бою, когда сталкивались корабли.

Я хотела сказать, что не боюсь всё равно, но рот не открылся. В четырнадцать лет я сломала правую руку. Споткнулась, пришибла нежные косточки о бревно. Я помнила, как перепуганные братья тащили меня через двор, сама я не шла, подгибались чужие коленки, даже и говорить не могла, плакала только… Вождь ходил не хромая, но прозвищ зря не дают.

Хаген добавил задумчиво и печально:

— Они оба потом сожалели, что не погибли. И Бренн, и Вольгаст.

Вольгаст, это был другой птенец разорённой Неты-Гнезда, тот, что ныне сидел воеводою на озере Весь. Стало быть, и ему крепко досталось в памятной битве. Моя мать тяжело рожала Белену, в отчаянии сама звала к себе смерть. Я рассудила: если меня в бою не прикончат сразу, лишь искалечат, пусть кто-нибудь иной жалеет о смерти, не я. Подумаешь, рука или нога!.. Голова была б на плечах. Мой наставник разгладил седую бороду и сказал:

— Их всего-то тогда двое выжило… из тридцати трёх.

На другой день я впервые смотрела на берег с корабля… Раньше, владея лёгонькой лодочкой, я никогда не отваживалась высовываться далеко. Да и незачем было. Когда берег уже совсем отодвинулся и начал прятаться в редкой серенькой дымке, я раскрыла припасённый мешок и вытащила чёрного петуха.