— Позади у нас вечность и впереди вечность, — недрогнувшим голосом заявил Джон Браун. — А этот миг посередине, каким бы долгим он ни показался, занимает всего лишь какую-нибудь минуту. Вы меня ненамного переживете, поэтому я советую вам приготовиться. Я-то готов. На вас лежит огромная ответственность, и вы обязаны подумать о ней. Со мной вам легко разделаться, но главный вопрос все равно должен быть решен… То, что происходит сейчас, это еще не конец.

Люди спрашивали друг друга:

— Что он, в самом деле, сумасшедший?

Но все объяснения Брауна были предельно просты:

— Я пришел сюда освободить рабов! Я действовал из чувства долга, и я готов подчиниться своей судьбе, но я считаю, что местный народ отнесся ко мне несправедливо. Я мог вчера убить кого хотел, но у меня не было намерения убивать, и я бы не убил никого, если бы они не стали первыми стрелять в меня и в моих товарищей. Я мог бы разграбить и сжечь весь город, но я этого не сделал; я хорошо обращался с заложниками. Если бы мне удалось собрать негров, в следующую операцию мы были бы в двадцать раз сильнее. Но я потерпел поражение.

Со стариком разделались («Что о нем толковать, безумец!»), не пощадили и его соратников («Тоже безумцы!»): одних убили, других взяли в плен. Все благополучно кончилось, потери оказались невелики. Скоро неприятный инцидент забудется…

Но он не забывался. Газеты разнесли гневные слова Джона Брауна по всем городам и деревням, проповедники повторяли их с амвона, люди собирались группами на дорогах и — кто бесстрашно и громко, а кто боязливым шепотом — передавали их из уст в уста; чернокожие мужчины и женщины оплакивали Джона Брауна, обливаясь горючими слезами. Уильям Ллойд Гаррисон, этот «непротивленец», всегда проповедовавший мирный путь решения негритянского вопроса, заявил: «Какая замечательная перемена произошла в общественном мнении за тридцать лет агитации против рабства! Десять лет тому назад тысячи людей не желали слушать ни слова критики в адрес Юга; а теперь их даже не удивляет, что Америка получила Джона Брауна, с ружьем в придачу».

Истерический страх обуял всех рабовладельцев Соединенных Штатов. Слухи разрастались. Людей — и белых и негров — хватали, избивали и уничтожали. Рабы спасались бегством. Поднялась новая волна травли аболиционистов.

«Это все они! Хватайте аболиционистов! Джон Браун тоже действовал по их указке!»

Эмилия прочла о письмах и бумагах Брауна, найденных на заброшенной ферме близ Харперс-Ферри. «Установлено участие многих лиц! Они будут привлечены к уголовной ответственности!»

Вся побледнев, Эмилия посмотрела на Джека.

— Как вы думаете, а вдруг… вдруг и его втянут тоже? — спросила она, покусывая дрожащие губы.

Джек Хейли нахмурился. Он уже слышал кое-что в этом роде у себя на работе. Он знал, что власти разыскивают Фредерика Дугласа. Разумеется, они повесят этого ненавистного негра, который для них страшнее, чем десяток белых… Но для этого надо прежде его поймать!

— Можете не беспокоиться, — успокоительно сказал Джек, потрепав Эмилию по плечу. — Ваш Фредерик — человек с головой!

— Его могут вызвать в качестве свидетеля, у него, наверно, есть что сказать. — Эмилия была убеждена, что Фредерик Дуглас не откажется выполнить свой долг.

— Нашли дурака! — ответил Джек, покачав головой. — После решения по делу Дреда Скотта разве станут его слушать? Никакие его речи не помогут Джону Брауну!

Эмилия почуяла глубокую горечь в словах Джека и вздохнула.

Время пощадило эту женщину. В шестьдесят лет лицо ее было глаже, фигура стройнее и походка энергичнее, чем двадцать с лишним лет назад, когда она покидала усадьбу Коуви. Воинственной журналистки миссис Ройял уже не было на свете. Эмилия сохранила за собой ее дом, переписав на себя закладную, и устроила в нем пансион для двух десятков мелких клерков из государственных учреждений, расположенных неподалеку. «Меблированные комнаты мисс Эмилии» пользовались хорошей репутацией, они никогда не пустовали.

Джек женился и первое время говорил об отъезде, у него была мысль организовать собственную газету или поступить в какое-нибудь новое издательство, где он сможет оказывать влияние на политику. Но вдруг в одну гнилую зиму в Вашингтоне вспыхнула эпидемия. Уже потом начали кампанию по очистке города: в некоторых районах провели канализацию, вывезли мусор. Но жена Джека умерла в ту зиму. И мрачный, разом постаревший Джек переехал к Эмилии. Так он и остался работать в той же самой газете, хотя вся обстановка там вызывала у него отвращение. В жизнь Джека Хейли, да и многих других граждан Америки Джон Браун внес свежую струю. «Слава тебе господи, хоть кто-то что-то делает!»

Эмилия, как всегда, читала газеты от корки до корки, боясь наткнуться там на имя Фредерика Дугласа. Один раз все-таки это случилось, но улыбка тут же осветила ее лицо. В газете было напечатано забавное высказывание губернатора Виргинии Уайза против Фредерика Дугласа, выскользнувшего, по его словам, из рук властей. «Есть сведения, — заявил он, — что Дуглас сел на пароход и в настоящее время находится на пути в Англию. Если бы я мог захватить это судно, я бы этого Дугласа достал оттуда любой ценой».