Я скатился по лестнице, пробежал через кладбище, стараясь не наступить на разбросанные мертвые тела, и на выходе столкнулся с несколькими жандармами, пришедшими мародерствовать. Я набросился на них с пинками.

– Грязные подонки! – кричал я. – Недоноски! Ублюдки!

Один удивленно посмотрел на меня, взял из кучи несколько тряпок, две или три пары обуви и протянул мне со словами:

– Не сердитесь, d`omnule capitan, здесь хватит всем.

Под веселый звон бубенчиков на площадь Унирии со стороны улицы Лэпушняну влетело ландо княгини Стурдзы. Чинный кастрат Григорий в просторном зеленом кафтане сидел на облучке и помахивал плетью над спинами бегущих рысью белых молдавских лошадей с развевающейся длинной гривой. Сидя на высоких подушках, неподвижная и торжественная княгиня Стурдза гордо смотрела вперед, держа в руке красного шелка зонтик с кружевной бахромой. Гордый и недоступный, под сенью серого фетра шляпы, весь в белом рядом с ней сидел князь Стурдза, левой рукой он прижимал к груди книжицу в красном переплете.

– Добрый день, княгиня Стурдза, – говорили мародеры, отрываясь от веселого занятия и склоняясь в глубоком поклоне.

В голубом платье, в широкополой шляпке из флорентийской соломки, княгиня Стурдза поворачивала голову направо и налево и сухо кивала; князь коротким жестом приподнимал серый фетр, улыбался и сдержанно кивал тоже.

– Добрый день, doamna княгиня.

Под веселый перезвон бубенцов карета проехала между нагромождениями нагих мертвых и рядами униженно склонившихся с ворохами грязной добычи мародеров; добрые белые лошади под алой плетью чинно сидящего на облучке важного кастрата шли резвой рысью.

– Так сколько евреев погибло той ночью в Яссах? – иронично спросил Франк, протянул ноги к камину и ласково улыбнулся.

Остальные заулыбались тоже и сочувственно посмотрели на меня. Огонь потрескивал в камине, заледеневшие снежинки бились в оконные стекла как белые бабочки. Леденящий северный ветер налетал сильными порывами, свистел в развалинах соседнего здания отеля «Англетер», нес поземку по огромной Саксонской площади. Я поднялся, подошел к окну и сквозь мутные стекла стал смотреть на залитую луной площадь. Фигуры солдат двигались по тротуару у гостиницы «Европейская». Внизу, там, где еще двадцать лет назад стоял кафедральный православный собор, разрушенный поляками согласно мрачным предсказаниям монаха, снег стелил свою девственную простыню. Я повернулся к Франку и тоже мягко улыбнулся.

– Официальная статистика вице-президента румынского Совета министров сообщила о пятистах убитых, – ответил я, – но полковник Лупу информировал о семи тысячах растерзанных евреев, и тоже официально.

– Впечатляющая цифра, – сказал Франк, – но сделано все было неловко. Так не делается.

– Нет, так не делается, – сказал губернатор Варшавы Фишер и неодобрительно качнул головой.

– Это нецивилизованный метод, – сказал с отвращением губернатор Кракова Вехтер, один из убийц Дольфуса.

– Румыны – варварский народ, – презрительно сказал Франк.

– Ja, es hat keine Kultur [117] , – сказал Фишер, покачав головой.

– Хотя мое сердце и не такое чувствительное, как ваше, – сказал Франк, – я понимаю и разделяю ваш ужас от резни в Яссах. Я осуждаю погромы как человек, как немец и как генерал-губернатор Польши.

– Very kind of you [118] , – сказал я и поклонился.

– Германия – страна высшей цивилизованности и отвергает определенные варварские методы, – сказал Франк, обращая к окружающим взгляд искреннего возмущения.

– Nat"urlich, – сказали все.

– Германия несет на восток высокую миссию цивилизации, – сказал Вехтер.

– Слово «погром» – не немецкое слово, – сказал Франк.

– Конечно же, это слово еврейское, – сказал я, улыбнувшись.

– Мне безразлично, еврейское это слово или нет, – сказал Франк, – но я знаю, что оно не входит и никогда не войдет в немецкий лексикон.

– Погром – славянская особенность, – сказал Вехтер.

– Мы, немцы, во всех вещах руководствуемся методикой и разумом, а не животными инстинктами, мы во всем действуем научно. Но когда это необходимо, только когда необходимо, – повторил Франк, чеканя слова и глядя пристально на меня, как бы желая запечатлеть их на моем лбу, – мы следуем искусству хирурга, а не мясника. Разве вы видели когда-нибудь, – добавил он, – резню евреев на улицах немецких городов? Ведь нет же? Разве что студенческие демонстрации, невинные выступления молодежи. И все-таки через какое-то время в Германии не останется ни одного еврея.

– Это только вопрос методологии и организации, – заметил Фишер.

– Уничтожение евреев, – продолжил Франк, – не в немецком стиле. Это глупое занятие, бесполезная трата времени и сил. Мы отправляем их в Польшу и изолируем в гетто. Там они вольны делать что хотят. В гетто польских городов евреи живут как в свободной республике.

– Да здравствует свободная республика в польских гетто! – сказал я, поднимая бокал шампанского «Мумм», грациозно поднесенный мне фрау Фишер. Слегка кружилась голова, чувствовалась приятная расслабленность.

– Vivat! – воскликнули все хором и подняли бокалы. Выпив, все посмотрели на меня.

– Mein lieber Малапарте, – Франк положил мне руку на плечо в знак дружеского расположения, – немецкий народ оказался жертвой грязной клеветы. Немцы – не убийцы. Надеюсь, когда вы вернетесь в Италию, вы расскажете обо всем, что видели в Польше. Долг честного и объективного человека – говорить правду. Так и вы можете со спокойной совестью говорить, что немцы создают в Польше мирное, трудолюбивое сообщество, почти семью. Посмотрите вокруг: вы в простом и честном, подлинно немецком доме. Вот и Польша теперь – это порядочный немецкий дом. Вот, посмотрите, – с этими словами он повел рукой вокруг.