Шрифт:
— Fi, какая скука, — зевнула Моничка. — Верно, опять эпитафии или вопросы да ответы?
— Нет, мы займемся сегодня поэзией, откроем фабрику стихов.
— Это как же? — спросил кто-то.
— А вот как. Я, положим, напишу строчку, вы должны написать под нею подходящую, рифмованную, и одну без рифмы. Отогнув две верхние, чтобы их нельзя было прочесть, вы передаете лист соседу, который, в свою очередь, присочиняет к вашей нерифмованной строке опять рифмованную и одну без рифмы и передает лист далее. Процедура эта начнется одновременно на нескольких листах, и в заключение получится букет пренелепых стихотворений, хоть сейчас в печать, которые и будут прочтены во всеобщее назидание. Понятно? Ну, так за дело.
Карандаши неслышно заскользили по бумаге, перья заскрипели, передаваемые из рук в руки листы зашуршали.
Моничка, приютившая под сенью своего пышного платья с одной стороны — мужа, с другой — Диоскурова, поминутно шушукалась с последним — вероятно, советуясь насчет требуемой в данном случае рифмы.
Куницын занялся Пробкиной. В начале барышня эта хотела вовлечь в разговор и офицера.
— Давно уж тебя дожидалась я тщетно, -
прочла она вслух. — Ах, m-r Диоскуров, будьте добренький, пособите мне?
Он, не говоря ни слова, взял лист и, не задумываясь, приписал:
— Ужели, вздыхала, умру я бездетно? Хоть черт бы какой приударил за мной!Потом снова обратился к Моничке.
— Скверный! — пробормотала Пробкина и, с ожесточением в сердце, уже нераздельно посвятила свое внимание Куницыну.
Наденька и Ластов, сотрудничествуя в стихотворных пьесах всего общества, сочиняли одну исключительно вдвоем. Начала ее Наденька, и самым невинным образом:
— Из-за домов луна восходит.
Ластов продолжал: — А у меня с ума не сходит, Что все изменчиво — и ты. — Оставьте глупые мечты, На жизнь практичнее взгляните,ответствовала студентка.
— Увы! Как волка ни кормите, А он все в лес; таков и я. — Ну, вот! Как будто и нельзя Однажды сбросить волчью шкуру?Не ограничиваясь определенною в игре двойною строчкой, Ластов отвечал четверостишием:
— Да, шкуру, только не натуру: Как волку вольный лес и кровь, Так мне поэзия, любовь, Предмет любви необходимы. — Ага! Так вы опять палимы Любовной дурью? В добрый час. — В тебе же, вижу я, угас Священный жар огня былого?Наденька насмешливо взглянула на Ластова и приписала в ответ:
— Какого? Повторите снова. И кудревато, и темно. — Да, видно, так и быть должно, Что нам уж не понять друг друга. Хотя ты и лишишься друга — Десяток новых под рукой. Прощай, мой друг, Господь с тобой.Девушка со стороны, сверху очков, посмотрела на учителя: не шутит ли он? Но он глядел на нее зорко и строго, почти сурово. Она склонилась на руку и, после небольшого раздумья, взялась опять за перо:
— Зачем же? Разве в мире тесно? А впереди что — неизвестно. — Как? Что я слышу? Прежний пыл В твоей груди заговорил?Студентка, уже раскаявшаяся в своей опрометчивости, вспыхнула и, не стесняясь ни рифмой, ни размером, черкнула живо, чуть разборчиво:
— Ты думаешь, что возбуждал во мне Какой-то глупый пыл? Как бы не так! Ничто, никто на свете Не в состоянии воспламенить меня, Всего же менее ты…Не успела она дописать последнюю строку, как Куницын, сидевший насупротив ее, перегнулся через стол и заглянул в ее писание.
— Эге, — смекнул он, — сердечный дуэт?
Наденька схватила лист в охапку, смяла его в комок и собиралась упрятать в карман. Ластов вовремя удержал ее руку, в воздухе, разжал ей пальцы и завладел заветным комком.
— Позволь заметить тебе, — обратился к нему Куницын, — что ты в высшей степени невежлив.
— Позволяю, потому что я в самом деле поступил невежливо. Но мне ничего более не оставалось.
— Лев Ильич отдайте! Ну, пожалуйста! — молила Наденька, безуспешно стараясь поймать в вышине руку похитителя.
— Не могу, Надежда Николаевна, мне следует узнать…
— Будьте друг, отдайте! Бога ради!
В голосе девушки прорывались слезы. Учитель взглянул на нее: очки затемняли ему ее глаза, но молодому человеку показалось, что длинные ресницы ее, неясно просвечивавшие сквозь синь очков, усиленно моргают. Он возвратил ей роковое стихотворение: